Клич Нам кажет с Родины тяжелые дороги, Кружась над кровлей по ветру, конек. Ложитесь отдыхать, и хромый, и убогий! Но мне ль весенний путь окружен и далек? Иль юность не моя, сквозь шум боев пьянящий Была пронесена в смерче кровавых дней, Чтоб снился мне теперь настойчивей и чаще Вид всадников и взмыленных коней? Иль я в чужом краю забуду ненароком, Как пел набат в степи средь зарева огней, Как солнце плыло кровожадным оком Над дымом городов зловещей и темней?.. Так мне ли не мечтать средь тающего снега Теперь, когда панель в угаре и чаду, О вольности и радости набега, Не кликать из степей весеннюю орду? Я знаю: мне даны недаром эти речи И эта кровь, стучащая в виски. О, я несу к порогу близкой встречи Сокровища завещанной тоски. И вот в мечтах, благословенных ночью, Когда в окно пьянят росистые луга, Предвижу час, когда я приторочу К седлу трофей, отнятый у врага. И все равно, в покое или в буре, К родным курганам донесу я клич, Где пращуры мои на лошадиной шкуре Делили золото добыч. 1923 «Четвертый день сижу в кибитке…» Четвертый день сижу в кибитке. В степи буран. Дороги нет. Четвертый день мне на обед Плохого чая крошит плитки Калмык в кобылье молоко И кипятит с бараньим жиром. Метель, метель над целым миром. Как я от дома далеко! Делю скуду зимовника В плену задонской непогоды. О, эти войлочные своды И дым сырого кизяка, Кочевий древнее жилье, Мое случайное жилище… Буран, как волк, по свету рыщет, Все ищет логово свое. Занесена, заметена Моя теперь снегами бричка. Дымит очаг, поет калмычка И в песне просит гилюна [15]Трубить в трубу, пугать буран ― Без корма гибнут кобылицы, А я дремлю, и мне все снится Идущий в Лхасу караван По плоскогориям в Тибете, Туда, где сам Далай Лама. Там тот же ветер, снег и тьма. Метель, метель на целом свете. 1930 Зов (А. Туроверову) 1 «Тоскую, горю и сгораю…» Тоскую, горю и сгораю В чужой непривольной дали, Как будто не знал и не знаю Родной и любимой Земли. Но нужно ль кого ненавидеть За то, что досталося мне Лишь в юности родину видеть, Скача на горячем коне, Чтоб помнить простор да туманы, Пожары, разбои и кровь, И, видя ненужные страны, Хранить неземную любовь… 2 «Нет, сердце я не приневолю…» Нет, сердце я не приневолю К утехе чуждого труда, Когда хранить простор и волю Велят горящие года; Когда подвластен и покорен Мне ослепительный огонь, И топот близок и задорен Степных набегов и погонь. И мне, рожденному на грани, Избраннику кровавых дней, Дано вещать о старой брани, И звать в нее, и петь о ней. И путь мой древний и заветный ― Разбить закованную цепь. И я несу свой жребий светлый, Который мне вручила Степь. Возвращение Уже у поднятого трапа Отчалившего корабля Мне сразу станет дорог Запад, Моя привычная земля, И на молу чужие люди Знакомы станут и близки, Когда мой дальний путь осудят Прощальным светом маяки. Но лишь на краткое мгновенье Я затоскую на борту, Услыша медленное пенье Сирен в покинутом порту. Непрекращающийся ветер Меня уверит, что одна Лишь есть чудесная на свете Моя далекая страна, И мне в полночный час, в каюте, Под легкий склянок перезвон, В какой тысячелетней мути Приснится европейский сон. Мой долгий сон, в котором прожит Был не один забытый год; Но что душа слепая может Вновь пережить средь бурных вод? И вся парижская эпоха Во сне припомнится остро, Как непрерывный, мерный грохот Во тьме летящего метро. Казачка Нас все пытается с тобою разлучить, Мне с детских лет доверчивая муза, Тебя ― бесплодному томленью научить, Меня ― поэзии картавой и кургузой. Но нам ли, от мамаевых костров ― Сквозь сотни лет ― пришедших к Перекопу, Довериться баюканью метро, Склонясь челом на сонную Европу? Тебе ли, с жестоким словом на устах, Нести другое ― не казачье ― знамя, Когда лежат у вечности в ногах И совесть оскудевшая, и память? И не тебя ли Пушкин воспевал, Держа свой путь на вольные станицы, Когда в горах еще шумел обвал, Чтоб и тебе, и Дону поклониться? С тобой одною Лермонтов вдвоем Пел песню колыбельную… Такую, Что до сих пор растет богатырем Праправнук твой, о Родине тоскуя, Ты все, как есть, смогла перестрадать, ― Казачий шлях ― что Млечная дорога: Есть сыновья? О них поплачет мать, И Гоголь их проводит до порога. О, как любил тебя Толстой потом (Ты на него тогда и не глядела), ― И он жалел, что не был казаком Но ты никак об этом не жалела! вернуться Гилюн, -на, ― служитель культа у калмыков. |
