«Сегодня в первый раз запел…» Сегодня в первый раз запел Какой-то птенчик на рассвете, И я опять помолодел ― Конец зимы! За годы эти Я полюбил тепло весны, Как нестареющие сны, Как мимолетное свиданье, Как поэтический рассказ, Как это пылкое лобзанье, Как этот блеск счастливых глаз. «Скоро успокоюсь под землею…» Скоро успокоюсь под землею Навсегда я от земных трудов. Над моей могильной, черной мглою Стаи пролетят других годов… Будет биться жизнь еще под солнцем, Будут плакать так же, как и я, Будут мыслить все над Чудотворцем, Спрашивая тайны бытия… Однолеток Подумать только: это мы Последние, кто знали И переметные сумы, И блеск холодной стали Клинков, и лучших из друзей Погони и похода, В боях израненных коней Нам памятного года В Крыму, когда на рубеже Кончалась конница уже. Подумать только: это мы В погибельной метели, Среди тмутараканской тьмы Случайно уцелели. И в мировом своем плену До гроба все считаем Нас породившую страну Неповторимым раем. Совесть Эти кресла, в которых никто не дремал, Неприступные эти диваны, На которых никто, никогда не поспал, Ни влюбленный, ни трезвый, ни пьяный. Эти книги, которых никто не читал, Эти свечи еще не горели, ― Этот зал без гостей, удивительный зал, Где ни разу не пили, не пели. И фарфор, и хрусталь: но никто уж не пьет Из него за подругу, за друга, И коснувшись, нечаянно, вдруг разобьет, От смертельной тоски, от испуга. Эта жизнь для вещей, эта жизнь без людей. Без пылинки на звонком паркете. Это совесть твоя: молчаливый лакей, Бритый черт в полосатом жилете. «Короче, как можно короче…» Короче, как можно короче, Яснее, как можно ясней ― Двенадцать сияющих строчек Любви неповторной моей. «Что тебе, мой тайный и чудесный…»
Что тебе, мой тайный и чудесный, Самому мне не подвластный дар ― Этот страшный, беспощадный, тесный, Жизнь испепеляющий пожар; Бесприютный, беспокойный, устремленный, Задохнувшийся в телесной тесноте, Умирающий, но все еще влюбленный Голос мой, взывающий к тебе. «Без значенья, без причины…» Без значенья, без причины Просто так: Шалтай-болтай ― Туроверовой Ирине Туроверов Николай. 1960 Анафема Для всех грехов есть милость и забвенье ― Господь клеймит злопамятных людей ― И распятый с Христом разбойник и злодей Поверил первый в жертву искупленья; Но есть среди людских богопротивных дел Одно, которому не может быть прощенья, Оно одно не знает снисхожденья ― Предательство ― мазепинский удел! И страшная анафема гремит, Как гром небесный, церкви сотрясая, Предателя навеки проклиная, И вторят им из-под могильных плит Все мертвецы, и вторит все живое, ― И нет предателю покоя, Покуда Божий мир незыблемо стоит. «Хорошо, что смерть сметает…» Хорошо, что смерть сметает Наши легкие следы, И вовремя отлетают Пожелтевшие сады. Хорошо, что вьюга воет Над замерзшею землей, И из всех часов покоя Лучший именно зимой; Хорошо, когда без страха Отжив свой недолгий век, В прах ― родившийся из праха ― Обратится человек. Но беда, когда во злобе И в гордыне пред Творцом, Он подумает о гробе С исказившимся лицом. У кладбищенской ограды Остановится, крича, Иль попросит вдруг пощады В смертный час у палача. Или, ведая заранее Все проклятья над собой, Он покинет поле брани Потаенною тропой. Нет тогда ему покоя, Безмятежного конца. Смерть уж знает, что такое Можно взять у мертвеца. Прогулка Всегда нам весело вдвоем, И, припася на завтрак булку, Опять с тобой мы удерем На запрещенную прогулку. В дороге к нам пристанет пес, Оставивший собачью драку, Ты так доверчиво курнос, Что сразу покоришь собаку. Как хорошо весной идти И верить в жизнь, легко и просто. Благословенны все пути, Когда по ним идет подросток. |
