«Можно жить еще на свете…» Можно жить еще на свете, Если видишь небеса, Если слышишь на рассвете Птиц веселых голоса, Если все дороги правы, И зовет тебя земля Под тенистые дубравы, На просторные поля. Можешь ждать в тревоге тайной, Что к тебе вернется вновь Гость желанный, гость случайный ― Беззаботная любовь; Если снова за стаканом Ты в кругу своих друзей Веришь весело и пьяно Прошлой юности своей. Можно смерти не бояться Под губительным огнем, Если можешь управляться С необъезженным конем, Если Бог с тобою вместе Был и будет впереди, Если цел нательный крестик На простреленной груди. 1942 Стихи к дочери Над ковыльной степью веет Жаркий ветер суховей, И донская степь синеет С каждым часом горячей. И опять в полдневной сини, Как в минувшие века, В горьком запахе полыни Вековечная тоска. Знаешь ты, о чем тоскует Эта горькая полынь? Почему тебя волнует Эта выжженная синь? И тебе, рожденной где-то В европейском далеке, Так знакомо это лето В суховейном ветерке? Почему счастливым звоном Вся душа твоя полна, Как полна широким Доном Эта легкая волна? Почему у перевоза И песчаных берегов Ты почувствуешь сквозь слезы Дочериную любовь И поймешь, моя родная, Возвращаяся домой, Что нет в мире лучше края Чем казачий край степной. 1944 «Кружок казаков-литераторов», г.Париж (Франция), сборник № 11-12, май-июнь 1946 г. Атаман Дутов Властью, данной мне от Бога, Утвержденный казаками, Страшной властью атамана ― Повелителя дорог, У последнего порога, Над казачьими костями, Всех зову идти за нами: С Богом мы и с нами Бог. Содружество. 1966. Из современной поэзии Русского Зарубежья. Вашингтон. Издательство Русского книжного дела в США. Viktor Kamkin, 1966, Николай Туроверов (Франция) «Кровь да кровь. Довольно крови…» Кровь да кровь. Довольно крови. Мы и так уже в крови, И в своем казачьем слове Ты другое назови, ― Что-то главное, такое, Отчего в душе светлей; Поднебесье голубое Станет вдвое голубей. И на самом дальнем небе, Соберя святых в чертог, О земном насущном хлебе Призадумается Бог, А в земной печальной шири, В муках, в рабской нищете, Все подумают о мире, О любви и о Христе. «Был мальчонком. И тетка старуха…»
Был мальчонком. И тетка старуха, Казачьей гордясь стариной, Проколола мне левое ухо Тмутараканской серьгой, Рассказав о серьге Святослава, Про Саркелы ― хазарскую быль ― Что лежат по-над Доном направо, Где теперь лишь полынь да ковыль. Не такая ль попала татарам, От татар перешла к казаку И досталась ахтырским гусарам, Да второму Донскому полку. «Покидал я родную станицу…» Покидал я родную станицу, На войну уходя, наконец, На шипы подковал кобылицу У моста наш станичный кузнец. По-иному звенели подковы. И казачки глядели мне вслед, И станица казалася новой Атаманцу семнадцати лет. Казаки, расставаясь, не плачут, Не встречают разлуку в слезах. Что же слезы внезапные значат На веселых отцовских глазах? Почему материнские руки Так дрожат, холодея, как лед? Иль меня уже смерть на поруки Забрала и назад не вернет? Ах, отцовские горькие думы, В полумертвом спокойствии мать! Я в свои переметные сумы Положил карандаш и тетрадь. Это ты, ― еще детская муза, ― Уезжала со мною в поход, И, не чувствуя лишнего груза, Кобылица рванулась в намет. «Сотни лет! Какой недолгий срок…» Сотни лет! Какой недолгий срок Для степи. И снова на кургане У своей норы свистит сурок, Как свистел еще при Чингиз-хане. Где-то здесь стоял его шатер, Веял ветер бобылевыми хвостами, Поднебесный голубой простор И костров приземистое пламя. Приводили молодых рабынь, Горячо пропахнувших полынью, Так, что даже до сих пор полынь Пахнет одуряющей рабыней. Тот же ветер. Тот же свист сурка О степном тысячелетнем счастье, И закатные проходят облака Табуном коней священной масти. «Как молния ночь озарила…» Как молния ночь озарила, Так все осветила любовь… Еще не просохли чернила Моих неокрепших стихов, И вот, как без зерен солома, Становятся эти стихи, Грузнее железного лома, Как щебень мертвы и сухи. И вот, я уже им не верю. И, ненавидя, страшусь… Никто не разделит потерю, Ни с чем не сравнимую грусть. |
