Белые ночи Мне сегодня бессонницу не превозмочь, Хаос мыслей веду на прогулку, И сомнамбулой в майскую белую ночь По пустынным брожу переулкам. Где-то возле Невы, в мире старых гравюр Силуэты и линий сплетенье. То чарующий севера зримый ноктюрн, Город-призрак без цвета и тени. Благословенны плачущие
Счастливы вы, плачущие теперь Евангелие. Лука (6-21) Когда готов от жгучей боли Ты крайний преступить порог, Когда уж нет ни сил, ни воли, Ты помни, что сказал нам Бог. Земля разверзлась под ногами, Душа кричит: «За что, за что?» Кто снимет с сердца тяжкий камень, Вернуться в жизнь поможет кто? Галопом раньше мчалось время, Подстёгивая, словно кнут, И вдруг несносно стало бремя Ползущих медленно минут. И цели нет, и нет опоры, В привычный мир закрылась дверь. Лишь раздражают уговоры… Но надо жить, и ты поверь, Что время так или иначе Залечит жгучей боли сталь. Вернётся радость к тем, кто плачет, Благословенна их печаль. Виктор ЧИРКУНОВ Надежда Нет в жуткой тьме ни края, ни просвета, С утра в косом дожде моё жильё, И на кустах качается под ветром И накликает горе воронье. И в этом мраке чуется бездонность, И дождь идёт неведомо куда. Ни огонька – сплошная безоконность, И плещется, и плещется вода. И на душе – лишь чернота, а ветер За окнами деревья раскачал… Но в доме лик иконописный светел, И теплится под ним ещё свеча. Блокадные карточки Туман повис, от труб фабричных дым… В квартире, здесь, где холодно и хмуро, В блокаду умер дядя Евдоким От голода, а следом – тётя Шура. В тумане чуть блестит Невы изгиб, И ветер дым закручивает в кольца… В шестнадцать брат под Пулковом погиб, Уйдя на фронт сражаться добровольцем. Здесь призрак хлеба ходит по пятам, Проклятья тень осатаневшим немцам, По карточкам всего сто двадцать грамм В блокаду выдавали иждивенцам. И память сохранила эти дни, Дни мужества, дни скорби и печали, Здесь умирали с голода они Из-за того, что карточки пропали. И было небо мягкое, как шёлк, И это всё могло случиться с нами… После войны я карточки нашёл В лепном горшочке с медью и гвоздями. И долго я в ладонях их держал, И для меня с овчинку стало небо, А в комнате, казалось мне, дрожал Давнишний призрак холода и хлеба. Василеостровские сухари Забыть ли это? Голос радиолы, И мне уже одиннадцатый год, Идём мы с другом из четвёртой школы. Пожарка. Каланча. Хлебозавод. Чумазы мы. И голодны мы оба, Но это место очень я любил, Весной так ароматно пахла сдоба, И запах этот по проспекту плыл. И пахло гуще, чем на сеновале, И пахло так из года в год подряд, Мы в этом месте просто застывали, Вдыхая этот сладкий аромат. В жару сильней, и послабей в прохладу, И утром, и когда горят огни. Здесь выпекали грубый хлеб в блокаду, — Те, слава богу, миновали дни. И как-то раз на дальнем Сахалине, Где я живу, живёт моя семья, Сухарики – «малышки с ванилином» — Купил у дома в магазине я. И во дворе негромко дождь заплакал, И зашуршали листья тополей, И вдруг ко мне вернулся этот запах Василеостровских сдобных сухарей. Первая осень Таёжная речка уносит Листы, что ей дарит ветла, Дочуркина первая осень Неслышной походкой вошла. Вошла без единого звука, Присела в ногах на кровать, Она будет дочку баюкать И песни ветров напевать. И так же неслышно покинет, Укутавшись в звёздную шаль. Печаль журавлиного клина — Её золотая печаль. Дочурке моей только месяц, Но светел улыбкою дом. И осень причудливо метит Берёзку за нашим окном. Ярослав ШАБЛЯ Детство печалей не терпит Детство печалей не терпит, Видит прозрачные сны. Снова подрос лунный серпик На небосклоне весны. Детство — судьба без оглядки, Жажда грядущего дня… Вновь на дворовой площадке Память встречает меня. Узкое кресло качелей Трогаю тихо рукой, Сумрак вечерний апреля Стынет над Мойкой-рекой. Прошлое… Как в нём хотелось Новых испробовать чувств! Выпиты юность и зрелость… Сложный у прошлого вкус. Что ж так манит меня сладко Эхом седого Вчера Дом николаевской кладки С гулким пространством двора? Месяц над крышами светит, Тучу пронзив остриём… Спят в доме новые дети, В мире прозрачном своём. |
