Полночь Полночь. Горчащие чуть слова: Каждый под звёздами слаб и сир. Мальчик в четырнадцать лет почувствовал: С ним закончится мир. Ласточки падают в сонный сад. Солнце разбилось о сонный плёс. Милые мелочи ловит взгляд Будто бы не всерьёз. Знаешь, с годами ещё больней — Жизнь мимолётней и пуст эфир. С каждым оставшимся на войне Умер огромный мир. Можно чудить, дурака валять, В деньги зарыться, стихи строчить. Тёмное небо молчит опять, Слушает и молчит. Дальние звёзды дрожат едва. Холод ползёт из межзвёздных дыр. Только покуда душа жива, Жив этот странный мир. Белые дымы в кипящей зелени Белые дымы в кипящей зелени. Грозовая краткая пора. Вновь жуками майскими прострелены Тёплые густые вечера. Все пытаюсь в городе прижиться Чахленьким бульварным деревцом. Станет тополиный пух кружиться, Щекотать небритое лицо… Повернула жизнь, а все не верится. И покуда помню – не помру: Вдоль дорог – черёмухи метелицей Стелются на солнечном ветру, Травы поднимаются опарой На дрожжах кочующих дождей. Вечно повторяющийся, старый, Светлый сон – кругами по воде. Скорый поезд нес пыльцу цветочную На туманных стеклах: стой, замри. Час настанет – звёздочками, точками Всех нас неизвестность растворит. Дни в ноябре, будто мыши, серы Дни в ноябре, будто мыши, серы. Крикнет петух, но не жди ответа. То ли вороны, то ли химеры Дремлют в сплетеньях веток. Дни революций, милиций, лица Старых приятелей – тихих пьяниц. На мавзолее в хмурой столице Тени танцуют танец. Тени распада страны и судеб, Снова – как прежде — На «до» и «после». Ветер – торжественный гимн простуде, Чирьям на лицах постных. А сквознячок приникает к уху: – Всех опасайся, кто ходит рядом: Сытого юношу с гладким брюхом, Урку с тяжёлым взглядом; Бойся коллег, опасайся друга; Помни, что всех ненавидят дамы Среднего возраста (муж-пьянчуга, Лишние килограммы). Их пожалеть бы: мы все не вечны, Всех переварит проклятый город… Где-то по храму порхают свечи. Станет смеркаться скоро. – Иди на… Какой там народ единый?! Матом – доступней электорату. Не годовщины – одни годины. Свистнуть – и брат на брата. Тёмная жизнь у беды на грани. Сколько еще задыхаться мне в ней? Тлеет рябиновый куст в тумане Мёртвой родной деревни. Юрий САННИКОВ
Что помнит разбойничья кровь киликийских пиратов? Что помнит разбойничья кровь киликийских пиратов? Походы Норманнов, солёные степи Арала, Арийских богов и бездонные очи архатов, И Одина голос: Вальгалла, Вальгалла, Вальгалла! Руины и руны, магический круг Аркаима, И конницу скифов, и камни языческих капищ… Пространство и время вбирает в себя – неделима, И цвет её – пламя давно отшумевших пожарищ. С молитвой и в бездну времён погружаюсь без страха, Я помню сады Самарканда, мечети Тебриза, За чашей вина прославляю я имя Аллаха, И строчки Хайяма, и красные розы Хафиза. Не разумом – кровью я помню, я знаю, я мыслю — Её письмена – богоданный и тайный апокриф, В китайском халате старательно беличьей кистью На жёлтой бумаге я вновь вывожу иероглиф. На вольном Дону щеголял я в казацкой папахе, Я слушал Сократа, внимал аполлоновой лире, При Ши-Хуанаде гадал по костям черепахи, Танцующим дервишем был я когда-то в Каире. Я помню кровавые жертвы и очи Баала, Взнуздав свою плоть, я спасался в пещерах Афона, В Кадисе мне тайны свои открывала Каббала, Скрижали Гермеса и имя Адама-Кадмона. В Магрибе на звёзды глядел я очами бербера, Средь предков моих звездочёты и маги-халдеи, Я помню – косили Европу чума и холера, Я умер во время резни и пожаров Вандеи. С молитвой над свитком псалмов я склонился в Кумране, В Потале учусь я смирять свои страсти и чувства, Я тайное имя Господне читаю в Коране, Я с персами лью молоко и молюсь Заратустре. Славяне, тибетцы, евреи, арабы и копты, Сандал я и ладан в пропорциях равных смешаю… И что мне ответить, коль спросят презрительно: «Кто ты?» Я капельки крови своей по Земле собираю. Из зеркала готической купели Из зеркала готической купели, Из летописной магии и прозы Чредой идут монахи, менестрели И рыцари Креста и алой Розы. Идут Христос, Мария и апостол В толпе торговцев, рыцарей и черни, Звучит латынь, читают «Pater Noster», И от небес два шага до харчевни. На площади у церкви Магдалины Торгуют хной, гвоздикой и шафраном, В дубовых бочках – чёрные маслины, И пахнет резедой и майораном. Трактирщик с миской луковой похлёбки, Краюха хлеба, запах буйабеса… И тянет дёгтем от рыбачьей лодки И Альпами – от мачтового леса. Взлетают в небо крылья кипариса, Каноник исповедует матроса. Ждёт корабли из Яффы и Туниса Рыжебородый Фридрих Барбаросса. Господь с вершин Сенира и Ермона Зовёт его. Мерцает Палестина. Он там уже во Храме Соломона Даёт обеты над копьём Лонгина. Звенят мечи, кольчуги и копыта, Плывут в Святую Землю тамплиеры, И он стоит в плаще иоаннита На палубе стовёсельной галеры. По звёздам корабли ведут мальтийцы, Толпа гудит в полуденном Марселе… Бог видит сны, и сам кому-то снится, И вечен сон, и тянется доселе. И грезит он, и грезят менестрели, Евангелисты, маги и пророки. Над зеркалом готической купели Неведомо кто пишет эти строки. |
