Журавли В прозрачном небе — снова журавли. Пытаюсь взором мысленно догнать я Прекрасных птиц, похожих на распятья Над ликом увядающей земли! Их провожаю, словно крестный ход, Как провожала много раз когда-то. Я с ними шлю единственному брату Земной поклон уже который год… Всё дальше клин, смотрю ему вослед, Вновь убеждаясь — в мире всё непрочно: Летят-летят пульсирующей строчкой, А там, глядишь, — уже и точки нет… Плач младенца Знаю, песня моя не допета… Средь рожениц – и я с животом. Мой живот – как живая планета, И на полюсе – грелка со льдом. Я держусь за планету руками, Ощущаю толчки изнутри! Ах, как больно мне, мамочка, мама! Ах, зачем эта лампа горит?! В жгут свиваю своё полотенце И вгрызаюсь в него жарким ртом. Вот он – плач долгожданный младенца: Входит в мир, что ему незнаком. Каждой клеточкой тельца упрямо Новорожденный будто кричит: «Ах, как больно мне, мамочка, мама! Ах, зачем эта лампа горит?!» Зов лебединый Снова осень одежды латает, Разноцветные латки кладёт… Только с виду она – золотая: Это золото скоро сойдёт. День по-летнему солнечен, ласков, Но иные грядут времена, И дождями размытые краски Облетят шелухой с полотна. Обнажится другая созвучность: Скудость цвета со строгостью форм. И почудится: женская сущность Миру явится в рубище том. И послышится: зов лебединый, Отражённый от самых небес, Огласив и холмы, и долины, На стеклянный обрушится лес! Обратный путь с востока лёг на запад Обратный путь с востока лёг на запад. Я возвращаюсь из дому домой. Тепло степи, раздолья терпкий запах В пучках травы я увожу с собой. Когда зима свою раскроет книгу, Начнёт бубнить и плакать невпопад, Я заварю чабрец и землянику, Вдохну благословенный аромат. Раздвоенность свою отброшу за борт И, накрепко сомкнув ладони рук, Соединю в себе Восток и Запад — Простор степи и строгий Петербург. У входа в парк лесничества – бараки
У входа в парк лесничества – бараки, Гудящие надсадно провода, А за мостом две рыжие собаки, Они меня встречают иногда. Порою провожают вглубь аллеи И убегают прочь к мосту опять. От воздуха морозного хмелею, И так легко становится дышать! Жду от судьбы желанного посула: Ведь я покуда числюсь средь живых. Лошадка лесника мне подмигнула, Слизнула иней с варежек моих. В сквере тополя в пуху уснули В сквере тополя в пуху уснули, Но подвижен времени поток. На коленях дремлющей бабули Медленно вращается клубок. Вьётся, вьётся нитка под руками, Поднимает петель новый ряд. Спицы лезут в петли, будто сами Маленькую варежку растят… Хотя не довелось бывать в Париже Хотя не довелось бывать в Париже, С прононсом говорю в сезон дождей. Я ухожу с работы к ночи ближе, Иду к метро сквозь сумерки аллей По холоду осеннему, по лужам В дешёвом несусветном парике И на ходу придумываю ужин, Зажав жетон в озябшем кулаке. В подземке берегу свой плащ кургузый, Мигрируя в толпе вперёд-назад… А дома ждут такие же «французы», — Они, как я, с прононсом говорят. В тёмный омут я камешек брошу В тёмный омут я камешек брошу — Разойдутся круги по воде. И взлетит, закричит заполошно Рядом иволга: «Где же вы, где?!» Ты кого потеряла, пичуга? Что ты кружишь, тоски не тая? На земле, перепаханной плугом, Не видать никого… ты да я. Елена СУЛАНГА Иудина жена Он пришёл с работы поздним вечером, Он принёс и деньги, и коньяк. Всё, что нужно, было засекречено, А что можно – знали все и так. И его надёжная отдушина Тихо улыбнулась, как всегда. Оба пили. Оба молча слушали, Как кипела в чайнике вода. Но кривился рот, и слёзы капали, Капали на стол – дурной пример! А меньшой всё дёргал брюки папины, А старшой глядел на револьвер. Как забыться, как забыться хочется: Ведь на всё, на всё прольётся свет Той награды чёрной да пророчества Тридцати серебряных монет. Он уснул. И дети спали в комнате. Ночь была прохладна и темна… Вот тогда с верёвкою к смоковнице Подошла Иудина жена… |
