На суде Помню – пошатнулся потолок, Подкосились слабые колени. Женщина держалась за платок, По её лицу скользили тени. Стены уплывали под откос. Устрашали чёрные сутаны. Серый снег седеющих волос, Вместо глаз – слезящиеся раны. В пальцах дрожь, надорванная нить. Прогибался пол в судебном зале. Крикнула: «Как смеете судить! Вы – законники на пьедестале!» За решёткой дочка видит мать. Опустеет дом с лучами солнца. Камнем брошено: «Арестовать». На запястьях заблистали кольца. Женщину с надломленной судьбой Ждут Кресты, тюремные объятья. Дочь немеет, глядя на конвой, Уводящий маму на распятье. СИЗО На свиданку дают полчаса. Стук сапог по цементному полу. В коридоре слышны голоса. Запах курева и корвалола. В помещении тесном аншлаг. Передачки, продукты, пакеты. Трёхполосный кривляется флаг, Над тюрьмою крутя пируэты. Сигареты ссыпают в мешки. Туалетную режут бумагу. Тут развязаны все узелки. Тут не сделаешь лишнего шага. За окном завывает февраль. Заскрипели врезные засовы. Обнажилась острожная даль В нецензурном ругательном слове. Каждый прячет во взгляде испуг. Рыщут люди, как звери в загоне. Здесь привычно дыханье разлук. Здесь у каждого кто-то на зоне… На свидании Между нами – немое стекло. Телефонная трубка на взводе. Сорок суток с ареста прошло. Под конвоем ты грезишь свободой. Вереница потерянных лиц. Ожидаешь – под номером «девять». Наши взгляды к стеклу приросли. Мне глазам своим трудно поверить. В голове – сотни тысяч дорог. В сердце стонет, срывается скрипка. В тонких пальцах – промокший платок. Прячешь слёзы в налёте улыбки. Не обнять. Не прижаться к груди. Мы бездушную стену целуем. Между нами – стальные дожди. Циферблат возгласил: «Аллилуйя!» Стрелки колют цыганской иглой. Застывают секунды в зените. Мне смотреть на тебя тяжело! Бесконечно страшней – не увидеть. Прощальная симфония
Метро Новочеркасская. Дыхание апреля. Семь нот минорной гаммы у северных мостов. Последнее свидание под рёбрами туннеля. Нас ревность превратила в назойливых врагов. Ты щурился и лгал. Пальто – темнее бездны. Дрожали наши тени под сводом облаков. Чуть слышное: «Прощай», и ты исчез в подъезде — Как исчезает солнце за спинами домов. Гремел трамвайный хвост. Щетинились вагоны. Как много километров – в квадрате площадей! Как много глаз у стен! Как много рук у клёнов! Как много скользких масок на лицах у людей! Глаза впивались в ночь – в сиреневую копоть. Широкими зрачками смеялись фонари. Двенадцать лестниц в май и две ступеньки в пропасть На стыке двух проспектов – в объятиях зари. Загранщики Нас нет в «сейчас». Мы просто отголоски Друг друга, памяти, скользящих лет, Фигурки из расплавленного воска, Глядим не вдаль, а прошлому вослед. Сродни вещам, мы тянемся к покою, Марая безымянные листы, Чтоб, скомкав мысли, затыкать собою Покатое пространство пустоты. Словами безначальность отражая, Используя творительный падеж, Мы жаждем невещественного рая, Переступая мысленный рубеж, Предчувствуя за смертью измеренье, Наполненное истиной до дна. Нас больше нет в условности мгновенья — Мы там, где захлебнулась глубина. Ода окну Моё краеугольное окно Глотает грязь, внезапный запах странствий. Уткнувшись вдаль, оно обречено Горбатым носом вспарывать пространство. С безумным капитаном на борту Голландец в двадцать семь квадратных метров Высотки задевает на лету, Придерживаясь курса – против ветра. В его владеньях – весь надлунный мир, Созвездия невидимой Вселенной, Среди обычных питерских квартир Он полон первобытных откровений. Крылатый призрак с каменным лицом Сверкает светло-серыми глазами. Я подпираю запотевшим лбом Окно, граничащее с небесами. Алекс НАДИР Закат дотлел, спустилась ночь, сгустилась тьма Закат дотлел, спустилась ночь, сгустилась тьма. Опять один, дым сигарет, зима-зима… Слова мертвы, горит торшер и горек чай, Моя любовь, мои мечты, моя печаль… И вновь курить, и мыслей нет, ещё виток — Тоски моей, любви моей… Зажгись, восток! Когда с домов, ворча, спадёт ночная тень, Душа вздохнёт, затем взгрустнёт… И новый день… |
