Мне все твердят (шуточное королевское рондо) Мне все твердят: «Поэту – веры нет, Вновь попадёт под хвост ему шлея! Немало женщин стонут много лет…» Мне жаль, конечно, но они – не я! С другими, может статься, без вранья Не обходился милый мой эстет. Взмывали слухи стаей воронья. Мне все твердят – поэту веры нет! Но что нам наставительный запрет? Не слушаем его ни он, ни я. А все твердят: «Пройдёт лишь пара лет, Вновь попадёт под хвост ему шлея! К тому же, не имеющий жилья, Неисправимо-вечный сердцеед, Когда напьётся, то – свиньёй свинья — Немало женщин стонут много лет…» О бывших жёнах слыша добрый бред, Задумавшись, отвечу не шутя: «Таких, как я, на белом свете нет! Мне жаль, конечно, но они – не я! В чудачествах – мы кровная родня. Я знаю всё. Спасибо за совет! Но если рядом он – на мне броня, Моей душе защиты крепче нет!» Людмила НОВИКОВА Уже не слышно ранних петухов Уже не слышно ранних петухов, Как через сито, в окна утро льётся. И пятнами поверх половиков Уютно дремлют маленькие солнца. И куры мирно квохчут во дворе, Колодезной цепи гремят колечки. А бабушка, проснувшись на заре, Колдует тихо возле русской печки. И манит аппетитный аромат, И видно через щель: за переборкой На противне, что подцепил ухват, Пирог сметанный с порыжевшей коркой. Ах, сколько было в детстве этих утр, Когда блины и в чугунке – картошка, Под лавкой пёс, что ласков был и мудр, И на веранде – дремлющая кошка. В родительском доме Слишком долгим казался сон — Фото мамы, чёрная полоска… Папа… И один старался он Сохранить следы былого лоска. Прожит год, а кажется — века… И души моей почти не ранит, Что чужая женская рука Поливает мамины герани… Ягоды Испугалась и рассыпала Ягод целый кузовок. Ты зачем дорогу выпытал В заповедный уголок? За кустом – рубашка синенька, Напугал – имей в виду: Из заветного малинника Я без ягод не уйду. Снова полная корзиночка Перевязана платком. Ох и узкая тропиночка — Не пройти по ней рядком. Перекаты трав некошеных — На ромашковом лугу, Без попутчиков непрошеных До деревни добегу. Простывает в бане каменка, И обеду вышел срок. Знать, уже готовит маменька Мне берёзовый пруток. Такая тоненькая нить
Такая тоненькая нить Соединяет наши души, Что трудно взглядом уловить И в полной тишине подслушать. И всех примет не перечесть, И сердце к сердцу так и рвётся, И между нами что-то есть, Хоть и любовью не зовётся. Взяла его за пуговку Взяла его за пуговку, А он меня – за талию. Ему со мной – в Калугу бы, А мне бы с ним – в Италию. А может, даже в Грецию — Забыть дела житейские. Сбежала бы погреться я На пляжи на Эгейские. Пройтись по лавкам модненьким — Мечта моя несбыточна, Ведь я за ним, за родненьким, Как за иголкой – ниточка. Покажутся неважными Любви любые тернии, Когда мигнут ромашки нам Родной его губернии. В однокомнатной тишине В однокомнатной тишине И в уюте простых диванчиков, Улыбаясь, нальёте мне Чашку чая из одуванчиков. После трудных своих недель Отогреюсь у Вас немножко. За окном мельтешит метель, Снег бросая в кормушку… Крошки Вы из доброй своей ладошки Птицам сыплете каждый день… Галина ОБОЛЕНСКАЯ Моё тепло Как наше время медленно текло… Но сколько нам ни дай – всё мало! Ещё в твоих руках моё тепло Голубкой сонной ворковало. Вода в заливе – чёрное стекло, По трапу поднимаешься устало. Уже из рук твоих моё тепло Ночь потихоньку воровала. Париж Париж – мой бред, моя химера. Где та шкала, а может, мера, Которой исчисляют страсть? И что же это за напасть — Мне жить за тридевять земель, Судьбою брошенной в метель?! Булонский лес, квартал Латинский… Меня предупреждал Лозинский: – Седой Париж манит и губит, Давно он никого не любит, Потерян счёт сердцам разбитым, И соблазнённым, и забытым. Мне всё равно! Пускай погубит. Я знаю, он погряз в грехах, Но, верю, прежде приголубит, Как стайки птиц на площадях. |
