Гарри встал у постели Джеймса и с легкой насмешкой посмотрел на сына:

— Я бы мог тебя отругать, но, думаю, ночь наедине с Костеростом послужит тебе лучшим уроком. Как ты?

— Блестяще, — усмехнулся мальчик, глядя в зеленые глаза отца. — Лежу, все обо мне беспокоятся, пить приносят прямо в постель… Рай.

Мама поднялась и встала рядом с отцом:

— Джеймс, пожалуйста…

— Хорошо, я так больше не буду. Буду беречь себя, любить преподавателей, помогать ближним и вообще буду пай-мальчиком…

Родители рассмеялись, кажется, мама поверила, что он не умирает.

— Нам пора. Поправляйся, сынок, — Джинни поцеловала Джеймса в щеку и потрепала по голове.

— Пока, — мальчик проводил родителей взглядом и только тогда позволил своей улыбке сползти с лица. Мерлин, как же больно, словно сотни иголок впиваются…

— Сюда, кладите на кровать, — голос мадам Помфри отвлек Джеймса от его собственных страданий. Кого это там принесли? А, черт, сейчас, наверное, уже суббота, квиддич… — Кажется, у него сломана рука…

— Он уже пять минут без сознания, — обеспокоенный голос Слизнорта дал понять, что травмирован кто-то из слизеринцев.

— Ничего, сейчас все сделаем, — заботливо отозвалась целительница. Послышался шорох задвигаемой занавески.

— Нужно сообщить мистеру Малфою, — пробормотал Слизнорт, и Джеймс чуть не подпрыгнул. Малфой?! Кто-то чуть не пришиб Малфоя?!

Кто посмел?! Это его, Джеймса, привилегия!

— Лежите спокойно, мистер Малфой…

Джеймс хотел бы разглядеть хоть что-нибудь сквозь занавеску, но у него не было шансов. Он лежал и слушал, как мадам Помфри поит слизеринца Костеростом (ну, хоть не одному Джеймсу теперь будет так больно), как уходит в свой кабинет.

— Эй, Малфой!

— Чего тебе? — голос слизеринца был приглушенным и даже слабым. Наверное, иголки уже бродили по его телу.

— Мордашку-то не попортили? А то ведь мне придется премию выписывать тому, кто это сделал, — усмехнулся гриффиндорец, пытаясь не замечать все усиливающейся боли.

— Отвали, Поттер, или я тебе что-то попорчу…

Джеймс хмыкнул.

— Что за разговоры? — в помещении появилась мадам Помфри. Она отдернула занавеску у кровати Джеймса и всучила ему колбу с новым зельем:

— Выпейте.

— Что это? — с подозрением спросил мальчик.

— Без разговоров.

Кажется, Малфою досталась такая же пакость. Джеймс обреченно вздохнул и залпом опорожнил колбочку. Через пару мгновений веки его стали слипаться, и он понял, что их предательски усыпили.

Скорпиус просыпался медленно, чувствуя давящую боль в затылке. Наверное, это из-за снотворного зелья, которым его напоила Помфри. Интересно, сколько сейчас времени?

Свет в больничном крыле был приглушен, ни одного постороннего звука. Малфой попробовал подвигать рукой: жутко больно, но, слава Мерлину, иголок больше не чувствовалось.

На тумбочке у кровати лежали письмо и записка. Мальчик потянулся и развернул записку: «Скорпиус, поправляйся! Мы выиграли! Диксон поймал снитч, пока хаффлпаффка мучилась животом и не смотрела по сторонам. Тобиас».

Письмо было от родителей: «Скорпиус, мы очень рады, что ты пострадал не сильно. Отец поздравляет тебя с зачислением в команду. Я надеюсь, что ты не будешь попадать в больницу после каждой игры. Если что-то нужно, напиши, мы сейчас в Швейцарии по делам. Поправляйся. Обязательно напиши, как ты себя чувствуешь. Мама».

Чувствую я себя паршиво, мама, но не писать же вам об этом в Швейцарию…

Скорпиус откинулся на подушке, глядя в потолок. Сон прошел, а больная голова и ноющая рука остались. А еще остался вопрос: кто? Хотя, скорее всего, все-таки Забини…

Он давно понял, что мысли способны материализоваться, но не с такой же скоростью! Занавеска тихо отошла в сторону, пропуская кого-то невидимого. Потом у кровати нарисовалась Присцилла — с красными от слез глазами и виноватым лицом. В руках она держала мантию-невидимку — из тех, что большими тиражами лепили Уизли в своем магазинчике приколов.

— Прости, — прошептала она, подходя к кровати. — Я не думала, что ты… Я просто хотела, чтобы ты пропустил мяч…

— Сколько времени?

— Что?

— Сколько сейчас времени, спрашиваю…

— Половина одиннадцатого вечера.

Малфой кивнул.

— Скорпиус, ну, прости…

— Когда кидала в меня заклятием, думала хоть немного? — спросил мальчик, безжалостно глядя на Забини. — Ты, кстати, могла свой же факультет подвести…

— Я не хотела! — прошипела Присцилла, тут же начиная сердиться. — Я думала, ты пропустишь один мяч, и я тебя расколдую!

— Не уверен, что ты умеешь думать, — холодно заметил Скорпиус, глядя в потолок. Девочка топнула ногой, развернулась и вылетела прочь, совершенно не заботясь о том, что ее могли услышать.

Тишина давила на виски не хуже боли. Скорпиус уже подумал, что стоит позвать Помфри и попросить еще зелья, но тут опять раздались шаги. Кого на этот раз принесло?

— Джеймс… Ты спишь?

Ширма отошла в сторону, и перед взглядом слизеринца предстала чуть испуганная Роза Уизли.

— Ой! — она подпрыгнула, выпустила занавеску и поспешила к другой кровати. Даже не извинилась… Воспитанием у Уизли явно не особо занимаются…

Очевидно, Поттер спал, потому что Скорпиус так и не услышал голосов. Он смотрел в потолок, пока глаза его не закрылись. Во сне домовики опять летали на метлах, а отец вколачивал гвозди в памятник Гарри Поттеру… А он сам шел по темной дороге, зная, что впереди лишь туман, скрывающий пропасть.

Декабрь принес с собой морозы, каких давно не помнили обитатели Хогвартса. Камины пылали, не переставая, но Большой зал часто не успевал прогреться. В коридорах стены покрылись наледью, и между кабинетами студенты передвигались бегом или быстрым шагом, пряча лицо и руки. Лишь в гостиных было тепло, и в спальнях эльфы поддерживали температуру заклинаниями, а в постели клали горячие грелки.

Но было и еще одно место в замке, где всегда было приятно расслабиться, ощущая, как тепло распространяется по телу — кабинет Зельеварения. Конечно, он находился в подземельях, где можно было надевать коньки и кататься, но в классе всегда можно было размотать шарф и даже расстегнуть мантию. И не только из-за постоянно кипевших котлов студентов, но и из-за трех каминов, которые каким-то образом организовал в подземелье теплолюбивый Слизнорт. Если бы еще не слизеринцы, с которыми они ходили на Зельеварение, было бы вообще прекрасно. Возможно, Зелья стали бы одним из любимых предметов Джеймса.

— Мистер Поттер, о чем вы задумались? — рядом материализовался профессор Слизнорт, пухлой ладошкой ловя в воздухе руку мальчика, в которой Джеймс держал измерительную ложку с жабьими лапками.

— Я варю Раздувающийся раствор, профессор, — нахмурившись, заметил мальчик, мельком взглянув на доску, где была записана инструкция.

— А вы прочли пятую строчку, друг мой? — мягко и тихо спросил Слизнорт, но рядом все равно послышалось презрительное фырканье Малфоя.

— Конечно, и не только пятую.

— Вы уверены, что четко видите то, что там написано?

Джеймс подумал, а не хочет ли декан Слизерина нацепить ему на нос очки, как у Гарри Поттера, но не стал говорить об этом: не дай Мерлин подать идею, потом ведь не отбодаешься!

— На пятнадцатой минуте кипения по четным дням добавлять жабьи лапки, по нечетным — лапки лягушек, — прочел Джеймс, а потом посмотрел на свою ложку. Ну, все верно, жабьи лапки.

— А какое сегодня число, мой друг? — все также мягко спросил Слизнорт, улыбаясь и складывая руки на животе, который, кажется, с каждым днем становился все больше.

— Шестое декабря, профессор.

Послышались смешки, и Джеймс насторожился.

— Седьмое, мистер Поттер, седьмое. Вы потеряли один день? Будьте внимательнее, — и профессор пошел дальше вдоль парт. Гриффиндорец успел поймать насмешливый взгляд Малфоя, но его проигнорировал. У него были более важные заботы. Седьмое декабря! Штаны Мерлина! День рождения Лили! Как он мог обсчитаться?!