Консул. Государственный человек столь высокого ума не может не знать, как далеко мы распространили влияние и славу Оппидомани.
Ее история – история вождей
И мудрых консулов, что по земле кровавой
В багряном золоте воспламененных дней
Во все края, не ведая предела,
Водили армии, увенчанные славой.
Тогда великое стремленье в нас горело!
Народ, с его вождями наравне,
Мир изумлял отвагою в войне.
Враги сжимают нас кольцом огня и злобы,
Им памятен триумф тех легендарных дней,
Когда, взметнув безумные знамена,
Мы гнали их войска в ледовые трущобы.
Оппидомань для всех, как прежде, непреклонна.
Колосс великолепный и прекрасный,
Наш город высится в величье одиноком,
Равно прославленный и мощью и пороком.
А вы – вы силитесь найти в нем только зло…
Эреньен
Но солнце вашей славы уж зашло:
Прославленным мечом она убила право,
Но именно теперь, как дивная мечта,
Со мною к вам идет иная слава,
Нетронута, сильна и девственно чиста.
Эта слава соткана из повой и глубокой справедливости, душевного героизма, пылкой отваги и временного неизбежного насилия. Она менее блестяща, чем ваша слава, но более надежна. Ее ждет весь мир. Вы ее боитесь, я горячо ее жажду, но оба мы чувствуем, что она близка и неотвратима. Вот почему вы просите моей помощи, вот почему я позволяю себе уже обращаться с вами как с побежденными. Что бы ни делали вы и вам подобные в этот час, вы полностью зависите от моего согласия или отказа.
Консул. Вы заблуждаетесь…
Эреньен. Нисколько! Как и я, вы знаете, что без моей помощи вы бессильны. В моих руках вся великая духовная сила Оппидомани.
Консул. Вы забываете, чем грозит крушение империи. Все древние принципы, все вековые привычки поддерживают ее. И армия за нас.
Эреньен. Армия? Скажите лучше – командиры, так как солдаты колеблются или протестуют. Они готовы примкнуть к народу. В них моя надежда и ваша гибель. Если бы все они вам повиновались, если бы не страх перед огромным восстанием народа и армии, вы бы уже бомбардировали Авентин.
Итак, не правда ли, вы пришли просить меня пойти туда, наверх, на гору, на кладбище, чтобы заставить угнетенных спуститься к тем, кто их поработил? О! Я прекрасно вижу всю опасность и гибельность такого поручения.
Консул. Вы ошибаетесь. Правительство просит вас объявить, что перед лицом такой грозной опасности смолкает всякая вражда. Кто верит в Оппидомань, тот должен стать героем. Наш народ таит в себе неведомые возможности.
Эреньен. Как поступят с теми, кто спустится с холма?
Консул. Солдаты вернутся в армию, остальные – к своим семьям, в свои дома. Если там за время их отсутствия водворилась нужда, она будет изгнана. Впрочем, обещайте что хотите. Вы честны, мы верим вам.
Эреньен. И вы мне все это подпишете?
Консул. Это уже сделано. (Протягивает бумагу.) Прочтите.
Эреньен (читает и, видимо, удовлетворен). Последний вопрос. Когда со мною пришли деревенские фермеры, старики и городские бродяги, почему их прогнали от стен, в объятия врага?
Консул. Это была ошибка. Надо было послушаться вас.
Эреньен. А кому я обязан разрешением похоронить отца рядом с моими близкими?
Консул. Мне…
Эреньен. Идите же и сообщите правительству, что я пойду на Авентин. (Подходит к окну и кричит народу, все еще стоящему на улице.) Человека, который выйдет от меня, пропустите и не тревожьтесь – он исполняет свой долг. До вечера!… Сбор наверху, на кладбище.
СЦЕНА ВТОРАЯ
Авентин (кладбище на вершине холма). Народное собрание. Эно стоит на трибуне – ею служит гробница, расположенная выше остальных. Меж могильных оград стоят ружейные пирамиды. Среди цветов высятся кресты, колонны, надгробия, обелиски. На кладбищенской стене стоят, исполняя обязанности часовых, вооруженные рабочие. Наступает ночь. Зажигают огни.
Эно. Я, как и вчера, полагаю: если мы хотим бороться с идеями, враждебными революции, то должны уничтожать тех людей, в ком эти идеи воплощены. Следует продвигаться постепенно, не поддаваясь увлечению, не стремясь к немедленным результатам. Обдуманно и холодно каждый из нас наметит свою жертву. Мы не должны успокаиваться, пока не погибнут три правителя и два консула. Этот террористический акт будет актом спасения.
Толпа. Об этом молчать надо, а он кричит!
– Каждый отвечает за свой нож!
– Тише!
Эно. Неприятель поджигает церкви, банки, общественные здания. Нам остаются Капитолий и Дворец Правительства. Уничтожим их. Ночью, небольшими отрядами, мы спустимся в Оппидомань.
Несколько голосов. Это невозможно. Авентин окружен.
Эно. Всегда возможно кого-нибудь подкупить.
Толпа. К чему убийства?
– Один начальник умрет, другой на его место найдется.
– Надо весь народ склонить на нашу сторону.
Эно. Надо голову срубить, чтобы зверя погубить. Когда-то в Оппидомани, если товарищи замышляли что-нибудь, никто не останавливался на полумерах… Восхищались теми, кто уничтожал и людей, и всю их собственность. Банки и театры взлетали на воздух, и прекрасные убийцы старых идей умирали бесстрашные, бесстрастные – безумцы в глазах суда, герои в глазах народа. То были времена простодушных жертв, трагических решений, быстрых исполнений. Презрение к жизни было всеобщим.
А ныне все вяло и дрябло: энергия превратилась в растянувшуюся тетиву. Чего-то ждут, рассуждают, виляют, рассчитывают – и вы боитесь побежденной Оппидомани, меж тем как во времена ее величия вы наступали на нее.
Толпа. Мы любим Оппидомань с тех пор, как ее осаждают.
– Там еще находятся наши жены и дети.
– Наша стачка ни к чему не приведет.
– Вернемся в Оппидомань!
Эно. Желая чего-нибудь, надо желать, несмотря ни на что. Настало время отчаянных действий. Что нам рыдания и горе матерей, если нашими страданиями будет завоевана новая жизнь!
Кое-кто из толпы (указывая на Эно). У него нет детей!
Эно. Я бы принес их в жертву будущему.
