Вот, зыбля вереск вдоль дорог,

Ноябрьский ветер трубит в рог.

Вот ветер вереск шевелит,

Летит

По деревням и вдоль реки,

Дробится, рвется на куски, —

И дик и строг,

Над вересками трубит в риг.

И над колодцами бадьи,

Качаясь, жалобно звенят,

Кричат

Под ветром жалобы свои.

Под ветром ржавые бадьи

Скрипят

В тупом и тусклом забытьи.

Ноябрьский ветер вдоль реки

Нещадно гонит лепестки

И листья желтые с берез;

Поля, где пробежал мороз,

Метлой железною метет;

Вороньи гнезда с веток рвет;

Зовет,

Трубя в свой рог,

Ноябрьский ветер, дик и строг.

Вот старой рамой

Стучит упрямо;

Вот в крыше стонет, словно просит,

И молкнет с яростью бессилья.

А там, над красным краем рва,

Большие мельничные крылья

Летящий ветер косят, косят,

Раз-два, раз-два, раз-два, раз-два!

Вкруг церкви низкой и убогой

На корточки присев, дома

Дрожат и шепчутся с тревогой.

И церковь вторит им сама.

Раскинув распятые руки,

Кресты на кладбище глухом

Кричат от нестерпимой муки

И наземь падают ничком.

Дик и строг,

Ноябрьский ветер трубит в рог

На перекрестке ста дорог

Встречался ль вам

Ноябрьский ветер здесь и там,

Трубач, насильник и бродяга.

От стужи зол и пьян отвагой?

Видали ль вы, как нынче в ночь

Он с неба месяц бросил прочь,

Когда все скудное село

От ужаса изнемогло

И выло, как зверей ватага?

Слыхали ль вы, как, дик и строг,

По верескам и вдоль дорог

Ноябрьский ветер трубит в рог?

Где выезд в поле, где конец

Жилых домов, седой кузнец,

Старик угрюмый и громадный,

С тех пор, как, ярость затая,

Легла руда под молот жадный,

С тех пор, как дым взошел над горном,

Кует и правит лезвия

Терпенья над огнем упорным.

И знают жители селенья,

Те, что поблизости живут

И в сжатых кулаках таят ожесточенье,

Зачем он принял этот труд

И что дает ему терпенье

Сдавить свой гневный крик в зубах!

А те, живущие в равнинах, на полях,

Чьи тщетные слова — лай пред кустом без зверя,

То увлекаясь, то не веря,

Скрывают страх

И с недоверчивым вниманьем

Глядят в глаза, манящие молчаньем.

Кузнец стучит, старик кует

За днями день, за годом год.

В свой горн он бросил крик проклятий

И гнев глухой и вековой;

Холодный вождь безвестных ратей,

В свой горн горящий, золотой

Он бросил ярость, горесть — злобы

И мятежа гудящий рев,

Чтоб дать им яркость молний, чтобы

Им дать закал стальных клинков.

Вот он,

Сомненья чужд и чуждый страха,

Склоненный над огнем, внезапно озарен,

И пламя перед ним, как ряд живых корон;

Вот, молот бросивши с размаха,

Его вздымает он, упрям и напряжен,

Свой молот, вольный и блестящий,

Свой молот, из руды творящий

Оружие побед,

Тех, что провидит он за далью лет!

Пред ним все виды зол — бессчетных, всевозможных:

Голодным беднякам — подарки слов пустых;

Слепцы, ведущие уверенно других;

Желчь отвердевшая — в речах пророков ложных;

Над каждой мыслью — робости рога;

Пред справедливостью — из текстов баррикады;

Мощь рабских рук, не знающих награды

Ни в шуме городском, ни там, где спят луга;

Деревни, скошенные тенью,

Что падает серпом от сумрачных церквей;

И весь народ, привыкший к униженью,

Упавший ниц пред нищетой своей,

Не мучимый раскаяньем напрасным,

Сжимающий клинок, что все же станет красным;

И право жить и право быть собой —

В тюрьме законности, толкуемой неверно;

И пламя радости и нежности мужской,

Погасшее в руках морали лицемерной;

И отравляемый божественный родник,

В котором жадно пьет сознанье человека;

И после всяких клятв и после всех улик

Все то же вновь и вновь, доныне и от века!

Кузнец, в спокойствии немом,

Не верит хартиям, в которых

Вскрывают смысл иной потом.

В дни действий гибель — договоры1

И он молчит, давно молчит,

Мужскую гордость сжав зубами воли,

Неистовец из тех, кому две доли:

Он мертв падет иль победит!

Чего он хочет — хочет непреклонно,

Круша своим хотением гранит,

Сгибая им во тьме бездонной

Кривые мировых орбит.

И слушая, как снова, снова

Струятся слезы всех сердец, —

Невозмутимый и суровый

Седой кузнец,—

Он верит пламенно, что злобы неизменной,

Глухих отчаяний безмерная волна,

К единому стремлением сильна,

Однажды повернет к иному времена

И золотой рычаг вселенной!

Что должно ждать с оружием в руках,

Когда родится Миг в чернеющих ночах;

Что нужно подавлять преступный крик разлада,

Когда знамена ветер споров рвет;

Что меньше надо слов, но лучше слушать надо,

Чтоб Мига различить во мраке мерный ход;

Что знаменьям не быть ни на земле, ни в небе,

Что бог-спаситель к людям не сойдет,

Но что безмолвные возьмут свой жребий!

Он знает, что толпа, возвысив голос свой

(О, сила страшная, чей яркий луч далеко

Сверкает на челе торжественного Рока),

Вдруг выхватит безжалостной рукой

Какой-то новый мир из мрака и из крови,

И счастье вырастет, как на полях цветы,

И станет сущностью и жизни и мечты.

Все будет радостью, все будет внове!

И ясно пред собой он видит эти дни,

Как если б наконец уже зажглись они:

Когда содружества простейшие уроки

Дадут народам — мир, а жизни — светлый строй;

Не будут-люди, злобны и жестоки,

Как волки грызться меж собой;

Сойдет любовь, чья благостная сила

Еще неведома в последних глубинах,

С надеждой к тем, кого судьба забыла;

И брешь пробьет в пузатых сундуках

(Где дремлет золото, хранимое напрасно)

День справедливости, величественно властной.

Подвалы, тюрьмы, банки и дворцы

Исчезнут в дни, когда умрут гордыни;

И люди, лишь себя величащие ныне,

Себялюбивые слепцы,

Всем братьям расточат свои живые миги;

И будет жизнь людей проста, ясна;

Слова (их угадать еще не могут книги)

Все разъяснят, раскроют все до дна.

Что кажется теперь запутанным и темным;

Причастны целому, с своим уделом скромным

Сроднятся слабые; и тайны вещества,

Быть может, явят тайну божества…

За днями день, за годом год

Кузнец стучит, старик кует,

За гранью города, в тиши,

Как будто лезвия души.

Над красным горном наклонен,

Во глубь столетий смотрит он.

Кует, их светом озарен,

Предвидя сроков окончанье,

Клинки терпенья и молчанья.