Он глыбой бронзовой стоит в молчанье гордом.

Упрямы челюсти и выпячен живот,

Кулак такой, что с ног противника собьет,

А страх и ненависть на лбу застыли твердом.

На площади — дворцы холодные; она,

Как воля жесткая его, прямоугольна.

Высматривает он угрюмо, недовольно,

Не брезжит ли зарей грядущая весна?

Понадобился он для рокового дела,

Случайный ставленник каких-то темных сил,

И в сумрачном вчера успешно задушил

То завтра, что уже сверкало и звенело.

Был гнев его для всех единственный закон

В те дни; ему тогда бряцали на кимвалах,

И успокаивал трусливых и усталых

Порядок мертвенный, который строил он.

Как мастер, опытный в искусстве подавленья,

Он тигром нападал и крался, как шакал,

А если он высот порою достигал, —

То были мрачные высоты преступленья.

Сумев закон, престол, мошну свою спасти,

Он заговоры стал придумывать, чтоб ложной

Опасностью пугать, чтоб ныне было можно

У вольной жизни лечь преградой на пути.

И вот на площади, над серой мостовою

Он, властный, и крутой, и злобствующий, встал,

И защищать готов протянутой рукою

На денежный сундук похожий пьедестал.

Вся улица — водоворот шагов,

Тел, плеч и рук, к безумию воздетых, —

Как бы летит.

Ее порыв и зов

С надеждою, со злобой слит.

Вся улица — в закатных алых светах,

Вся улица — в сиянье золотом.

И встала смерть

В набате, расколовшем твердь;

Да, смерть — в мечтах, клокочущих кругом,

В огнях, в штыках,

В безумных кликах;

И всюду — головы, как бы цветы, на пиках.

Икота пушек там и тут,

Тяжелых пушек кашель трудный

Считает плач и лай минут.

На башне ратуши, над площадью безлюдной,

Разбит ударом камня циферблат,

И не взывает времени набат

К сердцам решительным и пьяным

Толпы, объятой ураганом.

Гнев, руки яростно воздев,

Стоит на груде камней серых,—

Гнев, захлебнувшийся в химерах,

Безудержный, кровавый гнев.

И, задыхающийся, бледный,

Победный,

Он знает, что его мгновенный бред

Нужней, чем сотни сотен лет

Томительного ожиданья.

Все стародавние мечтанья,

Все, что провидели в годах

Могучие умы, что билось

Плененным пламенем в глазах,

Все, что, как тайный сок, клубилось

В сердцах, —

Все воплотилось

В несчетности вооруженных рук,

Что сплавили свой гнев с металлом сил и мук.

То праздник крови, чей циклон

Несет сквозь ужас строй знамен.

И красные проходят люди

По мертвецам, лежавшим в общей груде;

Солдаты, касками блестя,

Не зная более, где правый, где неправый,

Уставши слушаться, как бы шутя,

Лениво атакуют величавый

И полный сил народ,

Желающий осуществить все бреды

И брызнуть в темный небосвод

Кровавым золотом победы.

Убить, чтобы творить и воскрешать!

Как ненасытная природа,

Зубами впиться в цель,

Глотая дня безумный хмель:

Убить, убитым быть для жизни, для народа!

Дома пылают и мосты,

Как замки крови в сердце темноты;

До дна вода в задумчивых каналах

Блистает в отраженьях дымно-алых;

Позолочённых башен ряд

Тенями беглыми переграждает град;

Персты огня в ночной тени

Взметают золотые головни,

И горны крыш безумными прыжками

Мятутся вне себя под облаками.

Расстрелы и пальба!

Смерть механической стрельбой,

Прерывистою и сухой,

Валит вдоль стен на перекрестках

Тела, что стынут в корчах жестких;

Как баррикады — груды их;

Свинец господствует на площадях немых,

И трупы, что картечь разъяла на лохмотья.

Зияют в небеса растерзанною плотью,

И в пляске фантастических зарниц

Улыбкой кажется гримаса мертвых лиц

Захлебываясь, бьет набат, —

В сраженье так сердца стучат, —

И вдруг, как голос, схваченный удушьем,

Тот колокол, что выкликом петушьим

Зарю пожара звал в зенит, —

Молчит.

У ветхой ратуши, откуда эшевены

Смиряли город, ограждая стены

От гневных толп, от яростной тоски

Людей, покорных страстной вере, —

Бьют молоты в окованные двери;

Засовы отлетают и замки;

Железные раскрыты шкапы,

Где гнет веков в пергаментах лежит,

И факел жадный к ним стремит

Свои змеящиеся лапы,

И черное былое — прах.

В подвалах и на чердаках

Громят; на вышки трупы сносят

И сбрасывают, и они, стрелой

Летя на камни мостовой,

Руками красный воздух косят.

В церквах

Витражи, где святые восседали,

Рассыпавшись в мельчайший прах,

На плитный пол упали;

Христос бескровный, как фантом,

Последним прикреплен гвоздем,

Уныло свешивается с распятья.

Ковчежцы, где желтел елей,

Расплесканы под вопли и проклятья;

Святым плюют в глаза у алтарей,

И пол собора, точно снегом,

Причастием усыпан, и по нем,

Его давя победным каблуком,

Толпа промчалась диким бегом.

Рубины смерти в недрах ночи

Как звездные сверкают очи;

Град из конца в конец —

Огнем и золотом струящийся багрец;

Град простирает к небосклону

Свою пурпурную корону;

Безумие и гнев

Пылают, жизнь в свой алый плащ одев;

Земля трепещет,

Пылает даль,

И дым и ярость ураганом плещут

В холодный небосвод, прозрачный как хрусталь.

Убить, чтоб сотворить и воскресить!

Или упасть и умереть!

О двери кулаки разбить,

Но отпереть!

Пусть будет нам весна зеленой иль багряной,

Но сквозь веков тяжелый строй,

Весь клокоча, летит грозою пьяной

Смерч силы роковой!