Перевод В. Брюсова Когда на скорбное, мучительное кресло… Когда на скорбное, мучительное кресло Свинцовою рукой недуг толкнул меня, Я не мечтал о том, чтоб радость вновь воскресла, Как солнце, что от нас ушло в разгаре дня. Цветы грозили мне, злоумышляли клены, Полудней белый зной больные веки жег, Рука, моя рука разжалась утомленно, И счастье удержать, бессильный, я не мог. Желаний сорняки во мне теснились жадно, Друг друга яростно терзая и глуша; Смерзалась, плавилась и разгоралась чадно Моя недобрая, иссохшая душа. Но утешения врачующее слово Ты просто и легко в любви своей нашла: У пламени его я согревался снова, И ждал зари, и знал, что поредеет мгла. Печальных признаков упадка, умаленья Во мне не видела, не замечала ты, И твердо верила в мое выздоровленье, И ставила на стол неяркие цветы. С тобою в комнату врывался запах лета, Я слышал шум листвы, немолчный говор струй, И ароматами заката и рассвета Дышал горячий твой и свежий поцелуй. Перевод Э. Линецкой Я покидаю сна густую сень… Я покидаю сна густую сень, Тебя оставив неохотно Под сводами листвы, бесшумной и дремотной, Куда не проскользнет веселый день. Пришла пора цвести и мальвам и пионам, Но я иду, не глядя на цветы, Мечтая о стихах прозрачной чистоты С кристальным, ясным звоном. Потом внезапно я бегу домой С таким волненьем и такой тоской, Что мысль моя, желанием гонима, Опередив меня, летит неудержимо, Меж тяжких веток сна прокладывая путь, Чтоб разбудить тебя и вновь к себе вернуть. Когда я наконец вхожу в наш дом уютный, Где дремлет тишина и сумрак смутный, То нежно, горячо целуя грудь твою, Я словно песню в честь зари пою. Перевод Э. Линецкой Вечерние часы Касаньем старых рук откинув прядь седую… Касаньем старых рук откинув прядь седую Со лба, когда ты спишь и черен наш очаг, Я трепет, что всегда живет в твоих очах Под сомкнутыми веками, целую. О, нежность без конца в часы заката! Прожитых лет перед глазами круг. И ты, прекрасная, в нем возникаешь вдруг, И трепетом моя душа объята. И как во времена, когда нас обручили, Склониться я хочу перед тобой И сердце нежное почувствовать рукой — Душой и пальцами светлее белых лилий. Перевод А. Гатова
Когда мои глаза закроешь ты навек… Когда мои глаза закроешь ты навек, Коснись их долгим-долгим поцелуем — Тебе расскажет взгляд последний, чем волнуем Пред смертью любящий безмерно человек. И светит надо мной пусть факел гробовой. Склони твои черты печальные. Нет силы, Чтоб их стереть во мне. И в сумраке могилы Я в сердце сохраню прекрасный образ твой. И я хочу пред тем, как заколотят гроб, С тобою быть, прильнув к подушкам белым; Ко мне в последний раз приникнешь ты всем телом И поцелуешь мой усталый лоб. И после, отойдя в далекие концы, Я унесу с собой любовь живую, И даже через лед, через кору земную Почувствуют огонь другие мертвецы. Перевод А. Гатова Боярышник увял. Глицинии мертвы… Боярышник увял. Глицинии мертвы. В цвету один лишь вереск придорожный Спокоен вечер. Ветер осторожный Приносит запах моря и травы. Дыши и мыслью уносись вперед. Над пустошью кружится ветер, клича, Прибой растет, песок — его добыча, И море с берега все заберет. Когда-то осенью мы жили там — Всегда в полях, под солнцем, под дождями До рождества, когда широкими крылами Сойм ангелов парит по небесам. Там сердцем мягче, проще стала ты. Дружили мы со всеми в деревушке, О старине шептали нам старушки, Про дряблые дороги и мосты. В туманах ланд и светел и широк Стоял наш тихий дом гостеприимный. Все было любо нам — и черный, дымный Очаг, и дверь, и крыша, и порог. Когда же над огромным миром сна Ночь расстилала света плащ широкий, — Прекрасного давала нам уроки Наполнившая душу тишина. Так жили мы в долине — холод, зной, Зарю и вечер вместе провожая. У нас глаза раскрылись, и до края Сердца вскипали яростью земной. Мы счастье находили, не ища, И даже дней печаль была нам милой. А солнце позднее едва светило И нас пленяло слабостью луча. Боярышник увял. Глицинии мертвы. В цвету один лишь вереск придорожный. Ты помнишь все, и ветер осторожный Приносит запах моря и травы. |
