Гвидо. За последние десять дней синьория три раза посылала старейшин для переговоров о капитуляции, но ни один из них не возвратился…

Торелло. Принчивалле не прощает нам убийства своего лейтенанта Антонио Рено, растерзанного на улице нашими рассвирепевшими крестьянами. Флоренция воспользовалась этим, чтобы объявить нас вне закона, и намеревается обойтись с нами, как с варварами.

Гвидо. Отца родного я послал с наказом все объяснить и как-нибудь загладить бесчинство обезумевшей толпы, которую мы не могли сдержать. Заложник то священный, но и он доселе не вернулся…

Борсо. Вот уж больше недели со всех четырех сторон беззащитный наш город открыт. Стены разрушены, пушки безмолвствуют. Что ж Принчивалле медлит на приступ идти? Боится ловушки? Решимости не хватает? Или тайный приказ из Флоренции он получил?

Гвидо. Запомните: Флоренции приказы таинственны, загадочны, темны, но замыслы ее, как день, ясны. С Венецией давно в союзе Пиза, а это, знаете, дурной пример для всех тосканских малых городов… Республику Пизанскую стереть!… И вот Флоренция тайком, украдкой, с присущей ей коварною повадкой оружие отравой пропитала: ведь то она пизанцев подбивала и на жестокость и на вероломство, заранее пытаясь оправдать весь ужас будущих своих злодейств. Я убежден, что на расправу с Рено лазутчики, подосланные ею, крестьян пизанских тайно подстрекнули. И, право, не случайно Флоренция двинула на нас самого жестокого из своих наемников, этого зверя Принчивалле, который стяжал себе печальную славу при взятии Пьяченцы: будто бы по ошибке он перебил там всех воинов и продал в рабство пять тысяч женщин.

Борсо. Слух не достоверен. Во всем этом повинен не Принчивалле, а комиссары Флоренции. Сам я никогда не видел Принчивалле, но его знал один из моих братьев. По происхождению он варвар. Его отец – не то баск, не то бретонец – держал в Венеции ювелирную лавку. Принчивалле не знатного рода, это несомненно, но он не зверь. Говорят, что он человек вспыльчивый, своенравный, распутный, опасный, но честный. Я безбоязненно ему бы отдал шпагу…

Гвидо. Спешить не следует – она вам пригодится. Сначала давайте посмотрим, каков он на деле,- тогда будет видно, кто из нас прав. А пока что прибегнем к последнему средству – человеку нож в сердце вонзили, а он головой все еще бьется и все еще шевелит руками. Во-первых, надо сказать всю правду и ратникам, и крестьянам, укрывшимся в городе, и самим горожанам. Надо им втолковать, что противник капитуляции не предлагает и что эта война не похожа на прежние мирные войны, когда две несметные рати сойдутся, с утра до ночи бьются, бой утих – и осталось трое раненых в поле, не боле. Не безвредная это осада, когда в город входил победитель, точно гость дорогой, и потом до конца своих дней в дружбе жил с побежденным. То борьба не на жизнь, а на смерть, когда жены и дети…

Гвидо. Отец!… Нам, страждущим,- и вдруг такое счастье!… Вот так в ненастье луч зари блестит. О чудо из чудес! Ты снова здесь, а я уже надеяться не смел!… Но двигаешься ты с трудом… Ты ранен? Тебя пытали?… И ты спасся бегством?… Что сделала Флоренция с тобой?…

Марко. Ничего, слава богу! Флорентийцы – не варвары!… Они меня приняли, как почетного гостя. Принчивалле знаком с моими трудами. Мы с ним толковали о трех диалогах Платона [40], которые я обнаружил и перевел. А хожу я с трудом, оттого что я стар, оттого что был долог мой путь… Отгадай, кого я увидел в походной палатке у Принчивалле?

Гвидо. Ну, конечно, неумолимых комиссаров Флоренции…

Марко. Да, они тоже там были, вернее – один из них, я одного только видел… Но сначала меня познакомили со знаменитым Фичино [41], открывшим Платона… Марсилио Фичино – это как бы душа самого Платона, снисшедшая снова на землю!… Я бы отдал десять лет жизни, чтобы повидать его прежде, чем сокрыться туда, куда все люди уходят… Мы с ним были похожи на братьев, наконец отыскавших друг друга… Мы говорили о Гесиоде [42], об Аристотеле [43] и о Гомере… Ему удалось обнаружить неподалеку от ратного стана, в оливковой роще, покрывающей берег Арно, зарытый в песок торс богини – такой красоты, что, увидев его, ты не вспомнил бы о войне… Мы стали копать еще глубже – и нашли две руки. Эти прелестные, топкие руки были созданы словно затем, чтобы вызывать на лицах улыбки, чтобы перлы росы рассыпать на заре… Одна из них была согнута так, словно персты ее касались груди, а в другой ручку от зеркала богиня держала…

Гвидо. Вспомни, отец, что народ умирает с голоду. Ему нет дела ни до тонких рук, ни до бронзовых торсов…

Марко. Это мраморный торс…

Гвидо. Но ведь речь идет о тридцати тысячах человеческих жизней! Малейшая неосторожность, малейшее промедление могут погубить их, тогда как вовремя сказанное слово или добрая весть могут спасти… Не за мраморным торсом, не за отбитой рукой мы тебя посылали туда… С какою ты вестью пришел?… Принчивалле, Флоренция – что у них на уме?… Объяви, душой не криви!… Чего они ждут?… Слышишь под окнами крики?… То дерутся голодные из-за травы, пробивающейся меж камней…

Марко. Да, ты прав. Я забыл, что воюете вы в то самое время, когда к нам возвратилась весна; когда небо сияет, как младенец, воспрявший от сна; когда чуть колышется море, когда море похоже на чашу, полную света,- ту самую чашу, что богиня лазури морской подносит богам лазури небесной; когда наша земля так прекрасна и любвеобильна!… Но у вас свои радости, у меня же – свои, и я слишком пространно о них говорю. Одним словом, ты прав: я должен был тотчас же все тебе рассказать… Весть, с которой я к вам пришел, тридцать тысяч жизней спасает, омрачает всего лишь одну. Но и этой одной моя весть предоставляет возможность покрыть себя славой еще более чистой и благородной, нежели бранная слава… Любовь к одному человеку блаженна, похвальна, но любовь ко всем людям прекрасней стократ… Целомудрие стойкое, верность – драгоценные свойства души, но подчас, в сравнении с тем, что творится вокруг, они мелкими кажутся нашим глазам… Итак… Но не принимай скороспелых решений, не отрезай себе путь к отступленью и от клятв воздержись, ибо клятвы налагают оковы на разум и мешают ему вернуться обратно…

Гвидо (делает знак лейтенантам удалиться). Оставьте нас вдвоем!…

Марко. О нот, побудьте!… Сейчас решается судьба всех нас… Напротив, я хочу, чтобы эту залу наполнили люди, от которых мы отведем угрозу смерти; чтобы несчастные, которых мы спасем, уловили, услышали под окнами и навеки запечатлели в своей памяти принесенную мною весть избавления, а я в самом деле принес им избавление, если только с этим примирится человеческий разум, я же именно того и опасаюсь, что никакие доводы не оправдают проступка, всю тяжесть коего я ощущаю больше, чем кто-либо иной, ибо я сам…

Гвидо. Отец! Загадками не говори!… Зачем ты тратишь столько лишних слов? Мы ныне выслушать готовы все, ты нас ничем уже не удивишь…

Марко. Итак, я виделся с Принчивалле и беседовал с ним. Какое неверное, какое обманчивое представление создаем мы себе о человеке по рассказам тех, кто его боится!… Я шел к нему, как Приам в палатку Ахилла… [44] Я думал, что встречу варвара, надменного и тупоумного, обагренного кровью, упившегося вином, безумца, гений которого вспыхивает нежданно, как молния, только на поло 6итеы… Я приготовился к встрече с демоном войны, слепым и безрассудным, свирепым и тщеславным, коварным сластолюбцем…