Но генерал уже приближается к офицеру и делает ему строгий выговор. Доносятся слова «бестактность», «безумие». Генерал быстро направляется к Эреньену и приветствует его.
Генерал. Жак Эреньен, вы войдете в Оппидомань. Правительство готово принять вас.
Эреньен. Наконец-то! Я знал, что я вам нужен, что вам же лучше, если я с вами. (Указывая на толпу.) Но все они последуют за мною,- старики, дети, женщины войдут к вам в город, и все они принесут пользу. А ты, отец, будешь покоиться в могиле, где уже спят двое моих детей.
Генерал не отвечает. Солдаты расступаются. Жак Эреньен и несколько рабочих вступают в город, по как только они проходят через ворота, внезапно, по команде офицера, ряды смыкаются снова. Тело Пьера Эреньена, носильщики, старики, женщины и дети оттеснены. Подоспевшие батальоны оказывают поддержку страже. Жак Эреньен поражен. Он пытается проложить дорогу назад. Слышны его крики: «трусость», «предательство», «подлость». Но шум свалки заглушает его голос. Его насильно вталкивают в город. А беснующаяся толпа окончательно отброшена на равнину.
Действие второе
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Квартира Эреньена. Направо дверь. Обыденная обстановка. Чугунная печь. Вещи в беспорядке. На столе одежда, предназначенная для починки. Детские игрушки. На стульях груды книг. Клер, жена Эреньена, зажигает лампы. Она ждет мужа. Внезапно с улицы доносятся приветственные крики. Входит Эреньен. Он обнимает жену и задерживает ее в объятиях.
Эреньен. Мы схоронили отца слева от малюток, под тисом, осеняющим наш могильный участок. Там будет он покоиться, точно у себя в деревне. Тело его растворится в стихийном бытии трав и растений, которые он так любил.
Клер. За тобой шпионили?
Эреньен начинает переодеваться, он меняет свою темную одежду на домашнюю. Вся сцена носит интимный характер.
Эреньен. Не знаю. Нас было много. На обратном пути вокруг меня собралась толпа. Мальчишки выкрикивали новости с Авентина. Какие-то люди несли факелы и пели, вырывали друг у друга газеты. Вдоль улиц и бульваров щерились продырявленные или разрушенные бомбами дома. Обломки загромождали тротуар. Фонари не горели. На площади Народов какой-то каменщик прокричал мое имя. Вот и все. Когда мне разрешили – знает бог, как долго я добивался этого – внести моего отца в Оппидомань, я обещал, что погребение состоится без участия народа. Я сдержал слово. (Видит на столе пачку банковых билетов.) Что это?
Клер. Тебе прислали остаток по счету. (Вынимает из кармана записку.) Смотри, твоя последняя книга полностью разошлась.
Эреньен (пробегая глазами записку). И вот меня читают, и спорят обо мне, и ждут, и жаждут моего суда. (Кладет письмо на стол и открывает окно. Подходит к Клер.) Во время этих простых и скромных похорон я думал о нас. Как хотелось мне, когда гроб опускали в могилу, чувствовать рядом с собой тебя! Сердце мое было так истерзано, так полно невысказанной нежности, так одиноко, безжалостно замуровано в груди. Если бы в моих руках были твои руки, я передал бы им половину своей скорби! (Берет ее руку.) О моя нежная, моя смелая, ты знаешь меня! Ты понимаешь меня! Только с тобой я не терзаюсь укорами совести, я становлюсь таким, каков я на самом деле,- беззащитным человеком, не знающим покоя, безудержным в гордости, порывистым в нежности, тем более требовательным, чем сильнее он любит… А где ребенок?
Клер (указывая на дверь направо). В нашей спальне. Он спит.
Эреньен. Как часто я приводил в отчаяние отца! Мои своевольные вспышки бывали так безумны, что он бил меня, и под ударами я кричал, я плакал, я выл, но все-таки настаивал на своем. Подумать только, что сейчас я задушил бы моего сына, если бы он был похож на меня.
Неподалеку от дома разрывается снаряд. Эреньен и Клер бросаются к окну. Толпа приветствует Эреньена.
Поистине, прекрасная пора для любви! Ничто так не сближает, как эти волнения и тревоги. Я снова вижу нас такими, как в первые месяцы нашей влюбленности. Ты кажешься мне все более прекрасной. Тебе одной принадлежит моя любовь, такая полная, такая пламенная, такая глубокая, как никогда!
Клер. Я люблю тебя, всю душу отдала я на служение тебе.
Эреньен. Эти похороны унесли какую-то частичку моего существа – может быть, мое детство, целую эпоху моей жизни,- они отвлекли меня от моего лихорадочного бытия, отданного всем, предназначенного для всех и посеявшего семена свои там, вдали от тебя, по всей Оппидомани. И мне казалось, что я в деревне, на горестной земле этих бредящих равнин, блуждаю вечером в зарослях вереска или скачу верхом на обезумевшем жеребенке среди отцовских полей. Я вспоминал пастухов, слуг, работниц. Я вспоминал дороги в школу и в церковь и даже размеренный звон церковного колокола. Я был так печален и счастлив. Я сгорал от желанья увидеть вас – тебя и ребенка. (Обнимает Клер.) А теперь покажи мне глаза, твои светлые, нежные глаза: они меня любят сильнее чьих бы то ни было глаз, и для меня они – самые прекрасные светила в мире. (Приближая лицо к лицу Клер.) Они верны и нежны, прозрачны и кротки. Как я был жесток, заставляя их плакать!
Клер. Когда ты раздражен, твои слова обгоняют мысль.
Эреньен. О, я не из тех, кто любит смиренно! Но ты – ты любишь меня, несмотря ни на что, хотя ты знаешь мою ужасную жизнь, ту подлинную жизнь, которая дает смысл моему существованию на земле.
Клер (с легким укором). Ты мне слишком часто говоришь об этом!
Эреньен (властно). Я хочу говорить об этом снова, хочу тебя этим измучить, ибо моя страсть – обнажать пред тобой самые сокровенные струны души. И если мне придется утаить от тебя хотя бы ничтожный пустяк – ты больше мне не жена. Лучше мне видеть твои слезы, чем лгать тебе.
Клер. Если бы ты был другим, я меньше любила бы тебя.
Эреньен. И, кроме того, ты прекрасно знаешь, что я все преувеличиваю. В сущности, когда я говорю, что ты занимаешь такое малое место в моей жизни, я и сам заблуждаюсь, и тебя обманываю.
Клер. Будь, чем хочешь – мучителем, деспотом,- что за беда! Вся моя любовь принадлежит тебе и нашему ребенку.
Эреньен
Да, это правда: ты – моя жена.
Давно – безмолвной ночью мая -
Мне отдалась ты, страсти не скрывая.
И я поклялся пред собой самим,
Что не прильну к другим устам губами,
Другой груди не буду целовать.
Тебя – цветок долин, озер и тишины -
Сорвал я трепетным и полным юной силы,
Унес из мира дремлющей природы
В Оппидомань, но и земля и воды
Моей незабываемой страны
В лазури глаз твоих повторены.
Пребудем же растворены
В любви, освобождающей от мира,
Воспламененные божественным огнем,
Меж тем как жадный рок уносит день за днем
Года отмеренной нам жизни.
Пусть огненная смерть подстерегает нас,
Пусть вечер бредовой сменится ночью грозной,
Но с неба чистого и в этот страшный час
Спадает метеор, осколок выси звездной,
Дождем горячих брызг окутывая нас.
