Перевод Г. Шенгели Из книги «Монахи» (1886) Дикий монах Бывают и теперь монахи, что — порой Нам кажется — пришли из древней тьмы лесной. Как будто в сумрачных изваяны гранитах, Они всегда живут в монастырях забытых. Полночный ужас чащ смолистых и густых Таинственно гудит в их душах грозовых, По ветру треплются их бороды, как серый Ольшаник, а глаза — что ключ на дне пещеры, И в складках длинных ряс, как будто в складках мглы, Похожи их тела на выступы скалы. Они одни хранят в мельканьях жизни новой Величье дикости своей средневековой; Лишь страхом адских кар смутиться может вдруг Железной купиной щетинящийся дух; Им внятен только бог, что в ярости предвечной Греховный создал мир для казни бесконечной, Распятый Иисус, ужасный полутруп, С застывшей скорбью глаз, кровавой пеной губ И смертной мукою сведенными ногами, — Как он немецкими прославлен мастерами, — Великомучеников облики святых, Когда на медленном огне пытают их, Да на песке арен терзаемые девы, Которым лижут львы распоротое чрево, Да тот, кто взял свой хлеб, но, о грехах скорбя, Не ест и голодом в ночи казнит себя. И отживут они в монастырях забытых, Как будто в сумрачных изваяны гранитах. Перевод Н. Рыковой Из книги «У обочин дороги» (1882–1894) Артвельде[6] Смерть величавая из глубины органа Под свод готический возносит до высот Вождя фламандского, чье имя каждый год В день поминания горит из-под тумана. Кровавой чередой прошли над ним века, Но в битвах и резне, в отчаянье восстанья Народ хранит о нем священные преданья, — Течет в вечерний час рассказ у камелька… Низвергнув королей, он их топтал ногами. Доверчиво к нему стекаясь без конца, Вручал ему народ и руки и сердца, И бушевало в нем стихий народных пламя, Он знал и помыслы и душу знал народа, И он провидел бунт, что в будущем блеснет Как факел огненный; и рук могучий взлет В грядущем предвещал желанную свободу. Творил он чудеса — легенды в мире прозы, — Преграды все ломал, в борьбе добра и зла, Покуда в саван смерть его не облекла, И мрак окутал лоб, где вспыхивали грозы. Он пал в вечерний час, предательски убитый… А в городе народ восстал в вечерний час. Перевод Б. Томашевского
Часы Ночью, в молчании черном, где тени бесшумные бродят, — Стук костыля, деревянной ноги. Это по лестнице времени всходят и сходят Часы, это их шаги! Вокруг устарелых эмблем и наивных узоров Цифр под стеклом утомительный ряд. О, луны угрюмых, пустых коридоров: Часы и их взгляд! Деревянный киоск роковых откровений, Взвизги напилка, и стук молотков, И младенческий лепет мгновений, — Часы и их зов! Гроба, что повешены всюду на стены, Склепы цепей и скелетов стальных, Где кости стучат, возвещая нам числа и смены… Часы и весь ужас их! Часы! Неутомимы, бессонны, Вы стучите ногами служанок в больших башмаках, Вы скользите шагами больничных сиделок. Напрасно вас молит мой голос смущенный. Вы сдавили мой страх Циркулем ваших безжалостных стрелок. Перевод В. Брюсова Не знаю, где Это где-то на севере, где, я не знаю, Это где-то на полюсе, в мире стальном, Там, где стужа когтями скребется по краю Селитренных скал, изукрашенных льдом. Это — холод великий, едва отраженный В серебряном зеркале мертвых озер; Это — иней, что точит, морочит бессонный, Низкорослый, безлиственный бор. Это — полночь, огромный скелет обнаженный Над серебряным зеркалом мертвых озер, Это — полночь, что точит, морочит, хохочет, Но раздвинуть руками гигантскими хочет Холодный и звездный простор. В дали полуночной безвольной Это смолкнувший звон колокольный, Это убранный снегом и льдами собор. Это хор похоронный, с которым без слов я рыдаю, Литургия Великого Холода в мире стальном. Это где-то — не в старом ли северном крае? — не знаю! Это где-то — не в старом ли северном сердце? — в моем! Перевод В. Брюсова Дурной час С тех пор как схлынули прощальные огни, Все дни мои в тени, все тяжелей они. Я верил в разум мой, где не гнездились тени, И мысль моя (в ней солнца шар пылал, В ней гнев светился, яростен и ал) Кидалась некогда на скалы заблуждений. Надменный, радость я немую знал: Быть одиноким в дебрях света; Я верил лишь в могущество поэта И лишь о творчестве мечтал, Что нежно и спокойно возникает И движется (а путь широк и прям) К тем очагам, Где доброта пылает. Как темен был тот вечер, полный боли, Когда сомненьями себя душа сожгла Дотла И трещины разъяли стену воли! Вся твердость рухнула во прах. Персты? Без сил. Глаза? Пусты. Надменность? Смята. Стучится кровь печальная в висках, И жизнь, как пьявками, болезнями объята… Теперь, сходя во гроб, летя невесть куда, О, как хотел бы я, чтобы над мглой бездонной, Как мрамор, пыткою и славой опаленный, Мое искусство рдело бы всегда! вернуться Артевельде Якоб ван (1295–1345) — военачальник коммуны города Гента и вождь восстания фландрских городов против их сеньора, графа Фландрского, и французского короля. Погиб в результате внутренних раздоров среди восставших. |
