Ведя ряды солдат, блудниц веселых круг,

Ведя священников и ворожей с собою,

Смелее Гектора, героя древней Трои,

Гильом Жюлье, архидиакон, вдруг

Пришел защитником страны, что под ударом

Склонилась, — в час, когда колокола

Звонили и тоска их медная текла

Над Брюгге старым.

Он был горяч, и юн, и жаркой волей пьян;

Владычествовал он над городом старинным

Невольно, ибо дар ему чудесный дан:

Везде, где б ни был он, —

Быть господином.

В нем было все: и похоть и закон;

Свое желание считал он высшим правом,

И даже смерть беспечно видел он

Лишь празднеством в саду кровавом.

Леса стальных мечей и золотых знамен

Зарей сверкающей закрыли небосклон;

На высотах, над Кортрейком безмолвным,

Недвижной яростью застыл

Французов мстительных неукротимый пыл.

«Во Фландрии быть властелином полным

Хочу», — сказал король. Его полки,

Как море буйное, прекрасны и легки,

Собрались там, чтоб рвать на части

Тяжелую, упрямую страну,

Чтоб окунуть ее в волну

Свирепой власти.

О, миги те, что под землею

Прожили мертвые, когда

Их сыновья, готовясь к бою,

С могилами прощались навсегда,

И вдруг щепоть священной почвы брали

С которою отцов смешался прах,

И эту горсть песка съедали,

Чтоб смелость укрепить в сердцах!

Гильом был здесь. Они катились мимо,

Грубы и тяжелы, как легионы Рима, —

И он уверовал в грядущий ряд побед.

Велел он камыши обманным покрывалом

Валить на гладь болот, по ямам и провалам,

Которые вода глодала сотни лет.

Казалась твердою земля — была же бездной.

И брюггские ткачи сомкнули строй железный,

По тайникам глухим схоронены

Ничто не двигалось. Фламандцы твердо ждали

Врагов, что хлынут к ним из озаренной дали, —

Утесы храбрости и глыбы тишины.

Легки, сверкая и кипя, как пена,

Что убелила удила коней,

Французы двигались. Измена

Вилась вкруг шлемов их и вкруг мечей, —

Они ж текли беспечным роем,

Шли безрассудно вольным строем, —

И вдруг: треск, лязг, паденья, всплески вод,

Крик, бешенство. И смерть среди болот.

«Да, густо падают: как яблоки под бурей», —

Сказал Гильом, а там —

Все новые ряды

Текли к предательски прикрытой амбразуре,

На трупы свежие валясь среди воды;

А там —

Все новые полки, сливая с блеском дали,

С лучом зари — сиянье грозной стали,

Все новые полки вставали,

И мнилось им глаза закрыв,

В горнило смерти их безумный влек порыв.

Поникла Франция, и Фландрия спасалась!

Когда ж, натужившись, растягивая жилы,

Пылая яростью, сгорая буйной силой,

Бароны выбрались на боевых конях

По гатям мертвых тел из страшного разреза, —

Их взлет, их взмах

Разбился о фламандское железо.

То алый, дикий был, то был чудесный миг.

Гильом пьянел от жертв, носясь по полю боя;

Кровь рдела у ноздрей, в зубах восторга крик

Скрипел, и смех его носился над резнею;

И тем, кто перед ним забрало подымал,

Прося о милости, — его кулак громадный

Расплющивал чело; свирепый, плотоядный,

Он вместе с гибелью им о стыде кричал

Быть побежденными мужицкою рукою.

Его безумный гнев рос бешеной волною:

Он жаждал вгрызться в них и лишь потом убить.

Чесальщики, ткачи и мясники толпою

Носились вслед за ним, не уставая лить

Кровь, как вино на пире исступленном

Убийств и ярости, и стадом опьяненным

Они топтали всё. Смеясь,

Могучи, как дубы, и полны силы страстной,

Загнали рыцарей они, как скот безвластный,

Обратно в грязь.

Они топтали их, безжизненно простертых,

На раны ставя каблуки в упор,

И начался грабеж оружья, и с ботфортов

Слетали золотые звезды шпор.

Колокола, как люди, пьяны,

Весь день звонили сквозь туманы,

Вещая о победе городам,

И герцогские шпоры

Корзинами несли бойцы в соборы

В дар алтарям.

Валяльщики, ткачи и сукновалы

Под звон колоколов свой длили пляс усталый;

Там шлем напялил шерстобит;

Там строй солдат, блудницами влекомый,

На весь окутанный цветным штандартом щит

Вознес Гильома;

Уже давно

Струился сидр, и пенилось вино,

И брагу из бокалов тяжких пили,

И улыбался вождь, склоняясь головой,

Своим гадальщиком, чьих тайных знаний строй

У мира на глазах цвет королевских лилий

Ему позволил смять тяжелою рукой.

Всегда,

Дни, месяцы, года

И вновь года,

Сыны страны румяной, плодовитой

Впускали жадный свой укус

В огромный кус

Земных богатств, их волею добытый.

Им дивное чутье служило искони.

Они искусство брать и ждать прекрасно знали,

Что взято ими, никогда

Не выпускали.

Война. Они ее охотно принимали,

Под львами орифламм смыкая тяжкий строй,

Неповоротливый, упорный, как литой

Из стали.

Но был волшебно быстр взлет их ужасных рук,

Когда им было нужно вдруг

Меж ловких рыцарей, блиставших легкой броней

И смелостью французскою, схватить

За волосы победу и смирить,

Со счастием зажав в свои ладони,

И вознести, как Фландрию, ее

Ввысь, на горящее под солнцем острие

Их башен в бледном небосклоне.

Колокола, мычащие вдали,

Они в своих сердцах, как ярый гнев, несли,

И языков прокованные била

Их кулаков в себе таили силу.

А ненависть! Она в течение веков

Пылала в их душе у жарких очагов;

И сыновей они своих скликали,

Чтоб те увидели ее багряный жар

У очага семейного. Как дар

Они, целуя их, передавали

Им душу Фландрии и прадедов сердца,

Умевших ненавидеть до конца.

Почти молчали там, но мыслили согласно.

Был город укреплен; его богатства властно

От бережливости пылающей росли.

Там дыбились от каждого налога

И долгую борьбу, обдуманно и строго.

Вели

С несчетными и жадными врагами,

С баронами и королями,

Чьи золоченые гербы

Казались им какими-то когтями,

Впивающимися в их лбы.

Как жизнь, там защищали право.

Условья, договоры слева, справа

Сковали жизнь купцов

И жизнь ростовщиков.

Порты казались там открытыми домами,

Где продавали землю четвертями;

Там руки чуткие и зоркий луч зрачков

Ощупывали всё, там всё давало прибыль;

Там пользовались всем, безмолвие храня.

Запасы смол, и руд, и вин, рыча, звеня,

Одним давая жизнь, другим вещая гибель,

Вздымались властью там, откуда корабли

Стремили Фландрию во все концы земли.

О, войны, мятежи и заговоры!

За ними вольности пришли стопой нескорой,

Неспешной чередой.

Конечно, каждый цех хотел лишь за собою

Оставить все права, добытые борьбою;

И зависть, споров шум безжизненной листвой

Заплесневелою над буднями висели;

Но если вспыхивал общенародной цели

Сверкающий маяк, —

То все ткачи и кузнецы умели

В напор единый слить свой непреклонный шаг.

Они неслись в грозе и буре страсти

На ветхий дуб враждебной власти;

Вгрызался в корни бешеный топор,

Набат тяжелый правил шаг их гулкий,

И вдруг толпой кишели переулки,

И мчались к площади, сжав кулаки,

Чернеющие кровью мясники.

Так, отдавая жизнь, чтоб из гранита воли

Воздвигнуть здание своей счастливой доли,

Фламандских буржуа крикливый грузный клир

Означил на гербе их расы —

Упрямой, крепкомясой —

Весь мир.