Сын Эреньена вбегает и хочет поцеловать отца, но тот его не замечает, как бы забыв о нем. Шум движущейся под окнами толпы все нарастает. Эреньен бросается к окну. Слышны крики: «Горит биржа!», «Горит арсенал!», «Горит порт!» Зарево пожара освещает комнату.
Ужель настал конец Оппидомани?
Ужель в кострах ее горящих зданий
Исходит дымом кровь ее?
Оппидомань! Где прошлое твое?
Где справедливость и отвага?
Ты узаконила все то, что хитрость, ложь,
Убийство, воровство, предательство, грабеж
Свершили против честности и блага.
Пьяна пороками, ты пить готова грязь,
Которая в твоих канавах собралась.
К груди прижала ты свое отродье:
Насилье, ложь, разврат, чревоугодье,
Как волки, теребят твои сосцы.
И если все прекрасные дворцы,
Театры светлые и мрачные соборы
Метнутся дымом в звездные просторы -
Зарукоплещет мир при виде их золы,
Что ветер принесет грядущему из мглы.
Но чтоб настал конец Оппидомани,
Чтобы душа грядущего – она
Была огнем истреблена,
Чтоб судьбы тех, кто был вручен ей роком,
Она из жадных рук
Бессильно выпустила вдруг,
Смирившись в испытании жестоком,-
Немыслимо! – и знай, безумен тот,
Кто в этот час ее паденья ждет.
Нет, не померкнет мощь Оппидомани!
Минуют горестные дни.
Она зажжет опять вечерние огни,
Чтоб кораблям светить в тумане,
И будет жить, пока в ней люди есть,
Которым дорога, как мне, отчизны честь,
Чьи руки будут мир, свободный от оков,
Лепить по воле будущих богов.
Клер. О, какие нам суждены потрясения и ужасы!
Эреньен. Что бы ни случилось, я запрещаю тебе жаловаться. Мы живем в дни великого ужаса, страданий и обновлений. Незримое становится Властелином. Люди могучим усилием стряхивают с себя бремя вековых заблуждений. Утопия покидает заоблачные сферы и спускается на землю. Это сознают даже те, кто нас осуждает.
Клер. Были сегодня утром известия о неприятеле?
Эреньен. Нет еще. Но то, что вчера предсказал капитан Ордэн, долго будет поддерживать огонь в моей душе. Этот капитан принадлежит к числу тех пылких людей, которые осуществляют невозможное. Подумай только – что, если ему и мне, нам двоим, удастся задушить войну, задушить ее здесь, на глазах у низложенных, бессильных вождей! Вызвать открытое примирение солдат – чужих и наших! Отдать этой высокой цели все силы своего существа, всю мощь своей веры! Какая прекрасная мечта!
Клер (нежно-иронически). Какая обманчивая мечта!
Эреньен. Не надо отталкивать надежду, когда она так широко раскрыла крылья. То, что сегодня кажется невероятным, завтра станет возможным и уже осуществленным. Ордэн пока узнал только о глухом возмущении, недовольстве, глубоком, но подавленном, о тайных соглашениях и союзах. Войска протестуют против войны. Они потеряли терпение, они разбегаются. Всюду говорят о справедливости. Передают неясные слухи о соглашении. Искра уже в очаге. Я жду порыва ветра, который воспламенит солому и дрова. (Прислушивается к враждебному ропоту на улице.)
Звонок в дверь. В комнату входит консул Оппидомани.
Консул. Жак Эреньен, я пришел к вам от имени правительства Оппидомани, которое просит вас об исполнении великого долга. Как ни различны наши идеи, мы несомненно согласны между собой, когда речь идет о спасении города. Мне кажется, я говорю с будущим вождем народа, который мы любим разной любовью, но одинаково горячо.
Эреньен. Предисловия излишни. Я спрашиваю, что привело вас ко мне и чего вы от меня ждете? (Жестом приглашает, консула сесть.)
Консул. Положение ваших друзей там, наверху, на кладбище, весьма плачевно. Серьезной атаки они не выдержат. Вчера правительство хотело их уничтожить, но их много, они молоды, отважны, они пригодны для защиты Оппидомани. Едва ли и теперь их можно считать мятежниками. Они озлоблены, они бастуют – и только. Но, быть может, уже завтра, при виде грозных пожаров, полыхающих вдали, они и сами станут поджигателями. Ненависть толкает на безумства, и примись они за грабежи и убийства, это еще не будет концом, но уже станет позором.
Эреньен. Я чувствую отвращение к войне. А война между людьми одной страны повергает меня в ужас. Чтобы вызвать ее, вы возмутили в Оппидомани и небо и землю. Вы довели народ до полной нищеты, лишали его хлеба, отказывали ему в достоинстве, в правах, тиранили его тело и душу, злоупотребляли его невежеством, используя притворство, ложь, хитрость, оскорбляя нарочно презрением и насмешкой. Вы преступники и негодяи!
Консул. Я полагал, что вы способны мыслить более разумно, возвышенно и трезво.
Эреньен. Я говорю с вами, как должно говорить с врагом. Я ненавижу вас, но мне вас жаль.
Консул (поднимаясь). Это оскорбление.
Эреньен. Это страстность и чистосердечие.
Консул. Прежде всего это несправедливо.
Эреньен. Так! Доколе же твердить вам о гневе городов и страхе деревень!
Я верю памяти моей: ее оружье -
Воспоминаний острая секира;
Она ведет злодействам вашим счет,
Она насквозь вас видит и зовет
Быть справедливыми во имя блага мира,
Быть сильными, но презирать порок.
Чуть я смягчусь хотя б на малый срок,
Как начинаете вы снова
Плести обманов подлых нить.
Коварство – ваших дел основа.
Но вас самих оно толкает в пропасть,
Грозя навеки погубить.
Консул. Итак, вы нам не доверяете?
Эреньен. Вы угадали.
Консул. В таком случае я удаляюсь. (Встает, чтобы уйти.)
Эреньен. Я жду…
Консул колеблется, делает два шага и передумывает.
Консул. Ну, все равно. Безумием было бы ставить наши поступки в зависимость от наших слов,- мы должны думать только об Оппидомани.
Эреньен. Принимая вас у себя, я думаю только о ней.
