Аппарат работал у клетки непрерывно, пока не кончились батарейки. Результат — ноль. Но однажды вечером, во время выпуска теленовостей, птица вдруг сломалась и издала хриплое:
— Макс!
Теперь попугай орал без конца:
— Макс! Макс! Макс!
Что за Макс, откуда Макс — по мнению жены, эта птица просто душевнобольная. Я тут же решил назвать ее Максом. Надо идти птице навстречу, объяснил я домашним.
Надежда на «шалом» испарилась окончательно. Но однажды Макс без всякого предупреждения начал лаять… Очевидно, наша собака Мими ожидала международного разговора. Мими тут же ответила звонким контр-лаем. С тех пор концерты у нас в доме проходили в любое время суток, кроме периодов визитов гостей, когда воцарялось удушливое молчание.
О «шаломе» по-прежнему никто не думал, и даже период танцев нас не очень-то вознаградил. Макс оказался заклятым любителем поп-музыки. Если встать у клетки, запеть популярную песенку и начать раскачиваться, он тоже раскачивается, но не поет. Он свистит. Он научился этому из телевизора, от баскетбольных судей, и теперь, между двух «скажи», он запросто может посреди ночи присудить двойной штрафной бросок. Это немного нервирует. Ну сколько раз за ночь человеку может сниться, что он — Олси Пери?
Однажды утром после бессонной ночи я пошел к старику Мазлеговичу:
— Наш попугай лает днем и свистит ночью, как насчет гарантий?
— Ребенок! — ответил Мазлегович. — Попугая вечером накрывать надо.
И тут же продал мне звукопоглощающий бельгийский чехол для клетки.
С наступлением темноты я плотно накрываю клетку, и наконец у нас наступает тишина. До 3.30 ночи. В это время жена встает с постели и снимает чехол:
— Это что — тюрьма?
С гуманитарной точки зрения она права. Однако иногда я все же жалею, что Макс не летает.
Однажды Ранана подхватила грипп, и попугай начал кашлять. Он вообще очень привязан к моей дочери, и это чуть было не привело к гибели живой души в Израиле.
Когда Ранана остается дома одна, она имеет обыкновение своим тоненьким голоском спрашивать «Кто там?», дабы не открывать дверь чужим. В ту туманную среду Макс сидел один дома. Наконец-то это закомплексованное существо осталось без публики…
В 17.00 прибыл и позвонил в дверь хозяин прачечной, принесший белье. Он тут же услышал изнутри тоненький голосок девочки:
— Кто там?
— Это из прачечной.
— Кто там? Кто там?
— Прачечная!
— Кто там?
—
Прачечная!
Он барабанил в дверь кулаком свободной руки, падал наземь, звонил и орал, как ворона: «Прачечная!!!» Макс с олимпийским спокойствием повторял вариацию на заданную тему. О продолжении этой драмы у нас информации нет.
Когда в 19.00 мы вернулись домой, то нашли наш садик окруженным трусами. У дверей валялась пустая корзина, а вокруг лежало белье, разбросанное, как еврейство в изгнании. В то время, как выяснилось позже, хозяин прачечной уже был на обследовании у дипломированного врача.
Мы осторожно приоткрыли дверь и слышим громкое:
— Прачечная! Прачечная! Прачечная!
С тех пор наблюдается некоторый прогресс:
— Макс. Скажи. Гав-гав. Кто там? Прачечная.
Репертуар весьма случаен. Однако в сопровождении лая получается неплохо. Да, ведь именно поэтому мы и рассказываем теперь всем эту замечательную историю — она стоит того! Итак, в счастливые времена Кэмп-Дэвида мы, как и все, валяемся у телевизора, наблюдая за мирным процессом, долгим, как еврейское изгнание от Вашингтона до Эль-Ариша, за множеством речей и лозунгов. И вот позавчера вечером Макс таки сломался.
— Шалом, — закричал он тонким голоском, — шалом!
Мир то есть.
С надлежащими вибрациями в голосе. Наш попугай стал голубем. Он готов призывать к миру в любую минуту и без конца. Шалом! Мир! Мир сейчас!
Мы просто счастливы. Мы посылаем поздравительные телеграммы премьер-министру, президенту Садату, Джимми Картеру и старику Мазлеговичу.
Связь с домом
Местный житель на чужбине частенько теряет связь с родиной. Порой он бросает взгляд на карту Синая на экране ТВ или получает от кого-нибудь израильский еженедельник двухнедельной давности или письмо с известием, что в следующий раз напишут больше. Вот и все. Разумеется, остается еще телефон. Этот совершенный прибор соответствует всем легитимным требованиям. Он позволяет осуществлять мгновенную связь с семьей, живую, освежающую сердце и довольно-таки дорогую. Очень дорогую. Например, из Нью-Йорк-сити каждая минута разговора с домом обходится в полновесных восемь долларов. А, была не была!
Глава семьи, находящийся на чужбине, глубоко дышит, поднимает трубку в своем маленьком гостиничном номере и уверенным пальцем набирает 009723. Ту-ту-ту, отвечает замечательный прибор. Я поговорю с женой лишь о неотложных проблемах, говорю я себе, дабы не растрачивать все наши средства на один разговор. Дома все в порядке? Дети здоровы? Слава Богу! У меня все нормально, дорогая, я постараюсь вернуться пораньше, пока не плати городской налог, еще есть время, целую, все. Три минуты максимум, все в интенсивном сокращении…
Оп!
— Алло! — щебечет из-за океана тоненький знакомый голосок. — Это кто?
Это моя маленькая дочь Ранана. На сердце теплеет.
— Привет, доченька, — ору я в трубку, — как дела?
— Это кто? Алло!
— Это папа!
— Что?
— Папа, папа говорит, мама дома?
— Это кто?
— Папа!
— Мой?
— Да, это твой папа говорит. Позови маму!
— Минуту… папа, папа…
— Да!
— Как дела?
— Хорошо, где мама?
— А ты сейчас в Америке, да, правильно, что ты в Америке?
— Да, надо спешить…
— Ты хочешь с Амиром поговорить?
Я должен, иначе он обидится.
— Ну хорошо, только быстро, до свидания, доченька!
— Что?
— Я сказал — до свидания.
— Кто это?
— Дай мне Амира!
— До свидания, папа!
— До свидания, доченька, до свидания!
— Что?
— Дай мне Амира, черт побери!
— Амир, ты где? Тебя папа ищет.
Амир!
Вот так прошло семь полновесных минут. Зачем детям позволяют подходить к средствам связи? Где этот рыжий дурачок? А-м-и-р!
— Алло, папа?
— Да, сынок, как дела?
— Хорошо. А у тебя?
— Хорошо. Все нормально, Амир?
— Да.
— Хорошо.
Небольшая пауза. Вроде бы обо всем поговорили, по-моему.
— Папа.
— Да.
— Ранана хочет с тобой поговорить.
Перед моими глазами возникает огромный счетчик, как в такси, и цифры бегут в нем как сумасшедшие — щелк 860 лир — 869–932 — щелк…
— Папа, папа…
— Да.
— Вчера… вчера…
— Что вчера?
— Вчера… погоди… дай мне с папой поговорить! Папа, а Амир меня все время толкает…
— Позови маму быстренько!
— Что?
— Подожди… вчера..
— Да, я слушаю. Ну, так что случилось вчера, что вчера случилось?
— Вчера Мошик не пошел в сад…
— Где мама?
— Что?
— М-а-м-а!
— Мамы нет дома. Папа… папа…
— Ну что?
— Ты хочешь поговорить с Амиром?
— Нет, не нужно, до свидания, доченька.
— Кто?
— Ц-е-л-у-ю.
— Вчера…
Вдруг связь с домом оборвалась. Может, я коснулся вилки или что-то в этом роде. Дыхание немного с присвистом, остекленевший взгляд, пульс колотится. Этот чертов аппарат весело звонит. Вежливый голос телефонистки:
— Мистер Китчен, с вас сто шестьдесят долларов семьдесят центов.
— Спасибо, мисс!
Радости зрелого возраста
В последние дни, а точнее — сегодня утром, у меня возникло подозрение, что я уже не юноша. И не то чтобы меня внезапно удивил собственный день рождения. Это, в общем-то, не такое большое событие для меня, бывали у меня уже дни рождения, так что теперь они на меня никакого впечатления не производят. Что меня беспокоит, так это чрезмерно раздутое, я сказал бы даже, нереальное количество этих дней рождения. Они не имеют никакого отношения к моему аутентичному возрасту — с чего бы это мне вдруг пятьдесят? Никогда раньше мне не было пятьдесят, я всегда был намного моложе. Это чья-то прискорбная ошибка, в управлении регистрации граждан должны об этом позаботиться. Насколько я могу судить, мне только что исполнилось тридцать, точнее, в конце ноября мне будет где-то двадцать восемь-двадцать девять или что-то в этом роде. Так чего они от меня хотят?
