— Знаешь что, — сказал я однажды в понедельник, — мы больше никогда не будем выходить из дома!

Так усовершенствованная система сигнализации разрешила наши проблемы с безопасностью. Выяснилось, что легче жить с постоянной угрозой вооруженного ограбления, чем переносить вечный ужас ожидания срабатывания этой проклятой системы. От нее-то уж точно никакой защиты нет.

Теперь мы сидим все время дома из-за этой сигнализации, и воры могут заскакивать к нам при случае. Вчера я даже решил заказать дополнительную особо мощную сирену, дабы у нас не возникало соблазна выйти из дому. Это самое надежное решение — завести усовершенствованную сигнализацию и сидеть дома.

Осторожно, мелко!

Мой сын Амир стоит у лестницы бассейна и плачет.

— Ну, заходи в воду!

— Я боюсь!

Вот так. «Боюсь», и все. По-видимому, это из-за страха. Вот уже битый час я уговариваю моего маленького рыжика, чтобы он учился плавать у своего папочки, но он боится. Знаменитый рев Амира пока включен на малые обороты, но очень стойко, можно сказать — гарантированно. Я не сержусь на своего младенца, я помню, что и мой отец хотел научить меня плавать, и я стоял где-то там, на лестнице бассейна и плакал с ударением на предпоследнем слоге[15].

А тем временем в области образования произошла перемена к лучшему: я весьма далек от того, чтобы заставлять моего малютку делать что-либо против его желания. Он сам должен сделать решительный шаг, дабы покорить волны по его собственной инициативе.

Подобно птенцу королевского орла, впервые покидающему гнездо, ему нужен лишь небольшой толчок, а все остальное сделает природа, даже если это будет идиотская природа. Понимание, ласка и большая-большая любовь — вот что требуется в таких случаях от преданного отца.

— Смотри, смотри, — говорю я своему цыпленку, — вода тебе доходит лишь до попки, и я тебя держу, ну что может случиться?

— Я боюсь.

— Все дети уже в воде, веселятся, смеются, и только ты плачешь. Ну почему ты плачешь?

— Я боюсь.

— Ты что, глупее или слабее других детей?

— ДА!

Последнюю фразу он выдает энергично, подводя итоги. Я гляжу вокруг — спасатель наблюдает за мной из-под своей соломенной шляпы, насмехающиеся родители размножаются вокруг нас, как зонтики под солнцем. Перед моими глазами предстает корабль, тонущий посреди моря, и все пассажиры ждут в своей очереди приказа капитана, и лишь один мужчина, рыжий гигант, проталкивается через массу детей и женщин и первым усаживается в спасательную шлюпку. Это мой сын, который не научился у своего отца плавать…

— Ну чего ты боишься?

— Я утону.

— Ну как ты можешь утонуть в столь мелкой воде,

как?

— Я боюсь.

Этот ребенок болен сухопутной болезнью.

— Даже если ты сильно захочешь, ты не сможешь здесь утонуть, — призываю я к его интеллекту, — у тела удельный вес меньше, и оно плавает,

смотри!

Папочка ложится на воду и на удивление красиво плывет на спине. Это очень впечатляет, но какому-то идиоту взбрело в голову прыгнуть прямо мне на голову, и я захлебываюсь, сильно закашливаюсь, мой удельный вес тонет, а мой сын сидит на лестнице и плачет на третьей скорости.

— Господин спасатель, — я прибегаю к помощи властей, — ну разве можно утонуть здесь, в детском бассейне?

— Еще как, — отвечает соломенная шляпа, — очень даже запросто…

Любой другой отец просто потащил бы сына силой в воду, но я, господа, не таков. Я люблю своего сына, несмотря на его недостатки, на его страхи, более того, я никогда не любил его так, как сейчас, именно сейчас, когда он дрожит всем телом, такой несчастный, такой глупый, черт побери.

— Давай заключим джентльменское соглашение, — предлагаю я, — я тебя не трогаю, но ты сам заходишь в воду по колени, и, если тебе понравится, ты остаешься, а если нет, выходишь и закончили, ладно?

Он плачет, но делает нерешительный шажок вперед. Результат: не нравится, не остается, выходит и закончили. Амир снова на суше, на этот раз уже плачет легально. Он издает приглушенные всхлипывания, выкрикивая время от времени «мамочка». Это в его стиле — звать маму на помощь во всех случах жизни, даже когда она дома за ним гонится, чтобы придушить.

— Амир, — замечаю я, — если не зайдешь в воду, телевизора сегодня вечером не будет.

Это было слишком жестоко. Сын рыдает уже реверсом. Вода бассейна становится соленой.

— Но это же так просто, — настаиваю я, — протягиваешь руки вперед и считаешь — раз, два, три… четыре…

Ладно, не могу же я одновременно плыть и считать, так меня никто не учил. Я ведь не пловец, я писатель. Амир стоит на ступеньках и занимается эскалацией. Вокруг него уже собралась публика, жадная до развлечений. Я выскакиваю из воды, и Амир спасается бегством, плач усиливается, но он попадается в мои сильные руки. Я тащу его обратно учить свободному плаванию.

— Мамочка! — плачет Амир. — Я боюсь!

Эта картина мне откуда-то знакома. Да, да, так отец тащил меня в бассейн, и я тоже вопил до потери сознания, только по-венгерски, такова жизнь, столкновение поколений неизбежно. Отцы ели кислятину, а сыновья вопят.

— Только не в воду! Не в воду, мамочка!

Я держу его в воздухе в полуметре от поверхности воды, и он сквозь плач заявляет, что тонет.

— Раз, два, три, — командую я, — плыть!..

Ребенок рыдает, но делает движения руками. Это в какой-то мере обнадеживает, но я все же собирался учить его летать. Я медленно и осторожно опускаю орленка на поверхность воды. Он сражается за свою жизнь, переходит на разговорный арабский[16], но я все же сильнее, потому что я более спортивен.

— Плыть! — слышу я собственное рычание, — раз-два-три…

Он меня укусил! Он укусил руку, кормящую его или, как минимум в этот момент, поящую, он кусает мышиными зубами своего отца, который всю жизнь дарил ему только любовь. Я сую его между ног и обхватываю за дрожащую талию железной хваткой. Его руку я двигаю своими руками вперед и назад, раз-два-три, ты у меня поплывешь, даже если для этого придется тебе выпить весь бассейн!

Н-е б-о-я-т-ь-с-я!

Когда-нибудь он мне спасибо скажет за то, что

я

научил его справляться с волнами. А сейчас он брыкается. Его ноги, относительно свободные, постоянно молотят меня по спине в ритме плача. Его лицо искривлено плачем, он постарел за этот час на целый день. Я пихаю его глубоко в волны. Напьется водички? Пусть выпьет хоть океан! И моего отца тоже так дедушка держал меж мускулистых ног,

плыть!

Давно я не испытывал такого сдерживаемого гнева по отношению к какому-либо созданию во Вселенной, ну чего здесь бояться, черт побери, чего?

— Господин, — дотрагивается до моей спины спасатель, — оставьте этого ребенка в покое!..

Вместо того чтобы помочь отцу преодолеть трудности воспитания, вместо того чтобы предложить пробковый пояс, вместо того чтобы продвигать дела, этот спасатель приходит на помощь орущему меньшинству. Я поднимаю орленка и возвращаю его на берег с нескрываемым презрением. Сын становится на ступеньки и рыдает, как еще никогда не рыдал. А я бросаюсь в волны… Я элегантно прыгаю, чтобы показать этому дурачку, что он потерял. Я загребаю как положено, но что-то тут не получается… как будто нет координации рук и ног, как будто я тону… не как будто… ой, мамочка! После одного урока для сына я уже разучился… разучился плавать…

Закрываем

Часы пробили одиннадцать с половиной, а нам с женой домой идти не хотелось. Мы смотрели вульгарный спектакль в театре и обсасывали его со всех сторон. Мы прогулялись немного по центральной улице Дизенгоф, залитой огнями, и решили закончить приятный вечер достойным образом.

— Давай, — предложила жена, — выпьем чашку чаю…

Мы зашли в первый попавшийся ресторанчик. Он был маленьким, но уютным, с цветными неоновыми огнями, сверкающей кофейной машинкой и двумя переодевающимися официантами. Помимо них, там был еще лишь один лысоватый человек, который мыл бар грязной тряпкой. С нашим приходом он прекратил это, посмотрел на часы, сказал что-то одному из официантов, затем снова надел белый жакет, знавший лучшие времена. Общественное напряжение висело в воздухе, но мы его игнорировали и уселись за столиком с непроницаемым видом.