— Почему бы и нет?
— Потом буду преподавать вязание бегемотам…
— Возможно.
Она снимает туалетной бумагой биоплаценту. Ее брови поднимаются.
— Все-таки, — бормочет она, — надо все обдумать…
Мне в этот момент нечего было добавить. Я промолчал.
— Ну, что же ты молчишь? — говорит она.
— Я не молчу. Я размышляю — может, пришло время расчленить тело нашей домработницы и упаковать его в зеленый чемодан?
Женушка погружена в свои мысли. Она перелистывает иностранный женский журнал.
— Ты не слушаешь!
— «Упаковать тело домработницы в зеленый чемодан».
Слово в слово. Она начинает работу над ресницами с помощью иностранной кисточки. Включает транзистор. «Иерусалим мой золотой».
— Если министр финансов не будет возражать, — плету я ткань своих мыслей, — я куплю при случае молодую зебру для воспитательницы.
Не сработало. Нет зажигания.
— Конечно, — говорит она, массируя шею вниз-вверх, — очень хорошо.
— Ладно, — подвожу я итог вечера, — тогда я сейчас схожу к своей давней содержанке и буду развлекаться с ней до утра. Ты слышишь?
— Будешь развлекаться с ней до утра.
— Ну и?
— Я думаю, что лучше всего подойдет ваза с цветами…
Она уходит в ванную смывать все с лица. Я остаюсь наедине со своими мыслями, обгоняющими друг дружку. Очевидно, мне придется потихоньку продолжать писать.
Муравьиное лето
Квартира на первом этаже имеет одно преимущество и один недостаток. Преимущество в том, что не вам нужно подниматься, недостаток — в том, что муравьям тоже не нужно. Вследствие чего каждое утро через наш порог следует по своим делам вереница муравьев, проходит по стене у хлебного шкафчика и следует непрерывной шеренгой в обоих направлениях через мойку. Эти черные насекомые с маниакальным упорством тащат на себе все, что попадает им под руки.
Говорят, что такое частенько бывает на первых этажах и что это лето выдалось на редкость муравьиным. Тем не менее, жена приняла однажды утром судьбоносное решение:
— Уничтожать их по одному нет никакого смысла, — предположила она, — надо выявить их гнездо.
Мы пошли вспять от нашего дома вдоль шеренги. Она вела от порога в сад, там временно исчезала под оградой, затем выныривала с другой стороны ограды, а оттуда шла на север зигзагами, на земле и под землей. На подступах к Герцлии мы остановились.
— Господи, — сказала жена, — они приходят из-за границы…
Почему же они идут именно к нам? Что особенного они нашли в нашей раковине, черт подери! На эти вопросы только муравьиная царица может дать исчерпывающий ответ. Сами муравьи — создания совершенно гистадрутовские — рабочие лошадки из тех, кто тащит все на себе, не задавая лишних вопросов.
Жена тоже не сидела, сложа руки у мойки. Она приобрела особый концентрированный яд от муравьев и рассыпала его по всей дороге — от порога, и действительно, на следующий день муравьи двигались тяжело, ибо им нужно было перебираться через горы рассыпанного повсюду яда. Никакого другого вреда яд им не причинил. Мы распылили на них мощные струи яда: в результате те, кто шли первыми, пали, а остальные шли по их трупам, навстречу своей судьбе прямо в нашу мойку, без всяких помех…
— Да, нервы у них крепкие, надо признаться, — отметила жена и промыла нефтью всю кухню. Муравьи исчезли. На двое суток. Мы тоже. После этой краткой передышки в борьбе шеренга возобновила свою работу как прежде, муравьи даже сделались более проворными.
Они обнаружили сироп от кашля, окружили его, пили допьяна и больше никогда не кашляли.
Жена оставила свои принципы и перешла на индивидуальное обслуживание, то есть обрекала на верную смерть сотни, а то и тысячи бойцов каждое утро.
— Это не помогает, — сказала она, прекратив геноцид, — они как китайцы…
Наступила пора огурцов. Жене кто-то сказал, что муравьи не терпят запаха огурцов, и она разложила кусочки вдоль всего маршрута, от входа, у ящика с хлебом, до мойки. Очень быстро выяснилось, что муравьи вышеуказанного договора не признают. Они в своей повестке дня перешли к огурцам, и некоторые из муравьев как будто открыто над нами насмехались.
Мы обратились в Управление муравьев с просьбой об инструктаже:
— Что делать?
— Ничего, — сказал генеральный директор, — у меня тоже муравьи на кухне…
С тех пор мы обрели покой. Мы лаем, а караван идет через хлебный ящик прямо в мойку. Они уже стали частью пейзажа нашей квартиры. Каждое утро мы проверяем — все ли с ними в порядке. Муравьи уже нас знают и приветливо машут членистыми лапками. Мы с ними как два старых заклятых врага, которые научились ценить друг друга после благородных схваток. Вот вам поучительный пример мирного сосуществования.
Рыжий, рыжий, конопатый!
Не помню, отмечал ли я уже в своих автобиографических записках, что Амир имеет склонность к рыжеватости. Секрета из этого я не делаю, у Амира очень красивые красные волосы. То есть слово «красные» не полностью отражает реальную картину, этот ребенок огненно-красный, его волосы горят, как неопалимая купина. Шагал в юности рисовал такие гребешки у своих лучших петухов.
Меня это вообще не волнует, наоборот, у подобного явления множество преимуществ: если, к примеру, Амир потеряется в толпе, его всегда можно будет найти по цвету. Ну, так ребенок не станет тореадором, большая беда. Меня это не волнует. Не о чем тут разговаривать.
Надо, кстати, заметить, что, насколько мне известно, в нашем роду ни одного рыжего не было, даже дед деда не был рыжим. Возможно, что Амир — потомок царя Давида, сегодня все может быть. В любом случае это не трагедия. Самые великие люди в истории были рыжими, я сейчас просто не помню имен, и даже Черчилль, говорят, родился совершенно лысым…
— Для меня, — говорит женушка, — Амир — самый красивый ребенок в мире!
По правде говоря, Амир тоже это чувствует. Он еще ходить как следует не умел, но уже смотрел в зеркало с величайшим удовольствием, с блеском гордости в глазах.
— Я — рыжий! Я — рыжий! — кричал он.
Этот ребенок воистину счастлив. Мы, наученные жизнью родители, знали, что его ждет. Другие дети, конечно, начнут, сволочи, дразнить его из-за постоянного пожара в волосах. Ну, рыжий, что же с тобой будет?
Наши опасения подтвердились довольно-таки быстро. Не прошло и нескольких месяцев, как Амир вернулся из сада с горьким плачем.
— Новый мальчик, — бормотал он, и в глазах его была мировая скорбь, — он… говорит… рыжий…
— Он сказал тебе, что ты рыжий?
— Нет… что он — рыжее…
Тяжело понять ребенка, когда он плачет. Воспитательница рассказала нам, что в сад ходит новый мальчик, ничуть не менее рыжий, чем Амир, и наш ребенок нервничает из-за того, что утратил монополию. На наше счастье, через шесть минут
сын
забыл об этом и вышел на улицу попугать котов. Но мы-то знали, что Амир сидит на жерле пылающего вулкана.
— Ребенок полагает, что быть рыжим — это очень красиво, — объяснила жена, — он рад и доволен. Но что будет в следующем году, в детсаду муниципалитета?
Жена призналась, что она нередко видит в ноч
ных
кошмарах, как Амирчик бежит своими крохотными ножками по центральной улице, а за ним с воплем «Рыжий, рыжий!» гонится свора (она думает редко встречающимися словами) детей на пожарной машине. Не раз подушка жены оказывалась утром мокрой от слез. Материнское сердце — словно чувствительный сейсмограф, если мать съела что-нибудь тяжелое на ужин, сердце сразу реагирует…
В ту среду ребенок вернулся из муниципального сада довольный:
— Папа, — закричал несчастный, — меня в саду зовут «Рыжий, рыжий, конопатый!».
— Ты им всыпал как следует?
— За что?
Ребенок все еще не понял, что его хотели обидеть. Он, бедный, полагает, что «конопатый» — это что-то хорошее, как красивый цветок, к примеру, и целыми днями ходит с гордо поднятой головой и выкрикивает, словно ворон, опьяненный своей победой:
