Это было приемлемо, как мне показалось. Мы тихонько открыли дверь и на цыпочках пробрались внутрь. Из кабинета пробивался свет, значит, там и находилась Флейшхакер. Мы продвигались весьма осторожно, контролируя каждое движение по знакомой территории, — как в фильме «Пушки Наварона», но за несколько шагов до цели случилось несчастье. И зачем только ставят эти вазоны с филодендронами посреди коридора?..

— Кто там? — закричала Регина изнутри. — Кто там?

Мы зажгли свет.

— Это всего-навсего мы — Эфраим забыл дома подарок.

Какой подарок?

Жена взглянула на меня безумным взглядом, подошла к книжной полке и после некоторых колебаний вытащила «Историю английского театра 1616–1958 годов». Мы извинились и вышли из комнаты.

За дверью меня охватила общая слабость, и перед моими глазами появились какие-то красные точки. Кроме того, заболел зуб мудрости. Я сел прямо на лестнице и, если память мне не изменяет, разразился плачем. У меня была температура, и вообще.

— Это была единственная возможность, — оправдывалась жена, притрагиваясь своей холодной рукой к моему пылающему лбу. — Через час с лишним мы уже сможем зайти.

— Если я останусь в живых, — поклялся я, — мы переедем жить в город, где живет наша Флейшхакер.

Тут к нам спустился наш сосед Феликс Зелиг.

— Что вы здесь сидите? Ключи потеряли?

— Нет, — ответили мы, — просто так.

Лишь после того, как он ушел, мы подумали, что могли бы попросить у него политического убежища.

Можно посидеть у вас часок? — надо было спросить. Мы посидим тихонько в вашем темном холле и мешать не будем. Но теперь нам не осталось ничего другого, кроме долгого сидения на лестнице. Мы беседовали о Регине. Она, без сомнения, выдающаяся личность, такая пунктуальная. Но почему ее нельзя убедить в том, что она может получать свои деньги, даже когда мы дома? Почему мы должны немедленно убираться из дому, как только она появляется? Почему ей никогда не попадаются маршрутки? Почему так холодно на лестнице? Все это — очень нелегкие вопросы. Через десять минут — то есть в общей сложности через два с половиной часа, я встал и заявил жене, что готов предпринять вторую попытку. Теперь-то мы уже знаем, где стоят филодендроны…

* * *

На этот раз получилось. У нас уже был богатый опыт проникновения в собственную квартиру. Дверь за нами захлопнулась с тихим щелчком. Свет в кабинете освещал голову Регины, когда мы ползком пробирались мимо нее. Мы прокрались в спальню согласно намеченному плану. Осторожненько закрыли раздвижную дверь и растянулись на кровати, ожидая, пока пройдут три часа. Жена пристально следила за временем по своим ручным часам, считая минуты, а я при свете луны перелистывал «Историю английского театра 1616–1958 годов»…

Что касается дальнейшего хода событий, в моих воспоминаниях возникает пробел.

— Эфраим! — вдруг услышал я издали взволнованный шепот женушки. — Уже пол-шестого!..

Она растолкала меня, и я заморгал в свете луны, пробивавшемся через окно. Давненько у меня не было такого здорового сна. Вместе с тем наше стратегическое положение было ужасным. Как же мы теперь вернемся домой, черт побери? Ведь холл залит светом, и мы не можем пробраться обратно к входной двери, ибо в кабинете господствует Регина. Что же делать? Нельзя же оставаться в укрытии до рассвета…

— Регину нужно оттуда выманить, — появилась мысль у жены, — подожди!

И с этим словами она вышла и прокралась в соседнюю комнату — комнату Рафи.

Через две изматывающих нервы секунды оттуда раздался крик младенца на высокой частоте. Жена пробралась обратно, тяжело дыша.

— Ты его ущипнула?

— Ну и что?

Регина всей своей немалой массой как стрела бросилась в детскую. Мы, использовав предоставленную возможность, ринулись к входной двери, а затем спокойно зашли обратно:

— А, привет.

— Это вы сейчас только вернулись? — заявила Регина с опухшими глазами, держа на руках рассерженного Рафаэля (говорить он еще не умел). — Где же вы были?

— На вечеринке.

— Вот она, нынешняя молодежь! — заметила Регина Флейшхакер и подала счет.

Она вышла на улицу под щебет утренних птиц искать маршрутку, чтобы ехать домой. Разумеется, она, бедная, снова не найдет ее. Можем спорить, что не найдет. Надеемся, что не найдет.

Страсть

В конце недели я обратил внимание на странное явление — я перестал получать письма. Я было подумал — может, новый почтальон тренируется на местности и разносит письма, руководствуясь внутренними ощущениями.

Но позавчера я в спешке вышел из дому и заметил юного рыболова, сына Циглера, что живет напротив. Невинное создание выуживало письма из моего почтового ящика, запустив в него два пальца. Вытащив три письма, юный рыболов пустился наутек и исчез в зимнем жарком хамсине, а я вернулся домой, надел праздничную рубашку и, объятый гневом, направился к господину Циглеру.

Господин Циглер встретил меня в коридоре и спросил:

— Что слышно?

— Господин, — процедил я сквозь зубы, — ваш сын ворует мои письма!

— Ребенок собирает марки.

— Простите!

— Послушайте, господин, я живу в Израиле уже сорок три года, слава Богу, я строил здесь заводы, и мало кто знает, что их строил я, а не правительство. Я вам говорю — сегодня можно НЕ получать писем.

— Но если это важное письмо?

— Важное? Ну что там может быть важного? Штраф? Или трепотня ваших родственников из Америки? Я вам говорю — у нас нет важных писем.

— Извините, но…

— Мой брат работал в правительственном учреждении и однажды получил заказное письмо, что его хотят послать в Нигерию как специалиста по акулам. Мой брат побежал и потратил уйму денег на всякие книжки про Нигерию и акул. Короче, назавтра выяснилось, что произошла ошибка. Сегодня он работает в какой-то столярной мастерской в Яффо. Вот вам и «важное письмо»…

— Но я все же хочу прочесть свои письма!

— Ладно, я попробую повлиять на сына, чтобы он после снятия марок вернул вам самые важные письма.

— Спасибо, может, мне дать вашему сыну ключи от моего почтового ящика?

— Ни в коем случае. Ребенок должен знать, что собирание марок — нелегкое занятие.

Так мы подписали соглашение на поставку марок. Циглер-младший заявил, что мне будут переданы лишь письма с цветными марками.

Безобразие

Однажды я пошел спать раньше обычного — назавтра мне нужно было встать в пол-десятого. Крепкий сон смежил мои веки, но через некоторое время я проснулся.

— Дайте спать! — рычал в темноте голос, преисполненный ненависти. — Уже пол-одиннадцатого! Выключите радио!

Я привстал на кровати — и действительно, с конца нашего дома доносилось что-то вроде музыки. Правда, точнее сказать я ничего не мог из-за криков.

— Мы хотим спать! — орал весь микрорайон. — Тихо! Выключите радио!

Начали просыпаться и жители соседних домов. В домах зажигали свет, город пробуждался. Торговец, живущий сверху, включил новости на всю громкость, и это нарушало права личности на тишину в Тель-Авиве. Разносчик льда йеменского происхождения — старик Салах, живущий наискосок от нас, несколько раз упомянул Бен-Гуриона, что обычно свидетельствует о том, что он взволнован. Я подскочил к окну, ибо должен присутствовать при ссорах. Ведь это свойственно человеку.

— Тихо! — закричал я во все горло. — ТИХО! Где домком? ДОМКОМ!..

Сантехник Штокс, он же председатель домкома, вышел на свой балкон и начал топтаться на нем в смятении.

— Ну, чего же вы ждете, — говорили ему, — вы председатель домкома или нет? Сейчас строго наказывают за включенное на всю громкость радио.

— Бен-Гурион! — кричал Салах. — Прекратить эти глупости, Бен-Гурион!

…Да, Штокс героизмом никак не отличался. Вообще-то его выбрали только из-за хорошего почерка и способности к слепому послушанию.