Я не так уж сильно люблю детей. То есть я их очень люблю, но понемножку, не всех сразу. Во-первых, артисты из них ужасные, я еще не видел в жизни такой любительщины. Вот теперь, к примеру, они там прыгают с зонтиками под квартет флейт, как Пиноккио, сделанный из дерева. Если помните. Они поют:
— Наш веселый петушок, та-та-та-та гребешок, наш цыпленок что-то там спросонок…
Такой усталости я не чувствовал со времени трехдневного похода. Окон уже не видно из-за гроздьев родителей, висящих на них целыми ротами. Влажность растет. Глаза матерей запали глубоко в орбиты, маленькие братья и сестры хотят пи-пи, отцы курят во дворе в атмосфере открытого бунта.
Мой сын помахивает мне: не уходи, скоро будет мое выступление. Он пишет «будит», вместо спектаклей лучше бы учился правильно писать. Надо поговорить с учительницей. Я протискиваюсь к ней, спрашиваю: когда перерыв?
— Не будет, — говорит она, — концерт и так продолжается слишком долго. Нужно дать каждому ребенку главную роль, — оправдывается она, — иначе они будут завидовать.
Будит что будит, надо сокращаться. Нескольких отцов, счастливых оттого, что их чада уже выступили со своими номерами, унесло ветром, а на сцене идут приготовления к представлению по Танаху в пяти действиях. Видны, по мере возможности, пирамиды и Нил. Мой сын снова раздает реквизит. Я его убью. Воспитанники надевают усы. На этот раз мне удается заглянуть в суфлерский текст, который брат Гили держит передо мной в дрожащей руке:
Египетский полицейский (взмахивая жезлом). Работайте принудительно, лентяи!
Еврей. Мы работаем с восхода солнца, дайте передохнуть!
Полицейский (
стегает кнутом).
Давайте, шевелите задницами, сволочи, только о бунте думаете, а если не будете работать, отведаете моей тяжелой руки!
Еврей. Пожалейте нас!
Полицейский. Чтоб вы пропали, артисты!
Я знаю немало людей, которые не женились, и у них не было детей, и они жили себе припеваючи, без всяких забот. Еще одно щебетание еврейской флейты, и я потеряю контроль.
Ну, что еще? Я уже не владею собой — одна девочка до смерти напугана, королева весны, она уже в третий раз напоминает своим пением, от которого оглохнуть можно, что она сыщица, вернее, «маленькая сыщица». Да, я слышу хорошо, именно сыщица. Это конец, мой мозг отказывается работать, клетки опустошены — возраст, жара и флейты сделали свое дело…
— Сыщется, она поет «сыщется», — объясняет пианистка, пробираясь к двери, чтобы глотнуть кислорода, — она потерялась, собирая плоды, посмотрите в словаре…
Оп!
И вдруг происходит драматический поворот всего действия. Все обретает нужную форму и содержание. Невозможно отвлечься ни на секунду. Симпатичный ребенок выходит на сцену, мне кажется, это мой сын. Он — Менделе Мойхер Сфорим[27] или что-то в этом роде, невозможно понять.
Кошка окошко немножко ложка кролик столик нолик… Как интересно! Это мой рыжий сын исполняет главную роль своим звонким голосом. Я, сдерживая гордость, гляжу на публику и удивляюсь. Вокруг одни безразличные лица, остекленевшие глаза. Такое бесчувствие не доведет эту страну до добра. Ну просто совершенно апатичные. У Амира слышно каждое слово. Игра неплохая, произношение сносное, но голос действительно звонкий. Такого звонкого голоса еще не было в стране Израиля. Он просто визжит. А они все спят.
— Две тысячи лет, — декламирует сын, — было много бед, не всегда был обед, все с ним, победим, Иерусалим, серафим, освятим, всем дадим…
Каждая строка рифмуется с «Иерусалим». Такой фокус. Собственно, и меня зовут Эфраим. Если ударение правильно поставить. Замечательно. Я аплодирую как сумасшедший. Просто нет слов. Сын машет мне: «Папа, это ты?»
«Да, это я, чтоб ты был здоров!»
Смышленый ребенок закончил свое представление и дисциплинированно сел на место. На улице стемнело. Пианистка входит:
— Что, — спрашиваю я, — это еще не конец?
— Что значит конец? Мы только начинаем. Кантата «Наш прекрасный Израиль» в десяти частях с комментариями…
Воспитанники закутываются в простыни и надевают на головы кастрюли. Флейты. Конферансье. Мужской хор. Сыщица. Барабаны. Иерусалим. «Вначале вдруг сотворил Бог небо и землю», — начинает Гили.
Что было дальше — не помню.
Рондо
«Радоваться должен не тот, кто получает подарок, а тот, кто его дает», — сказано в Талмуде, и это действительно так. Каждый раз, когда в доме находится какая-нибудь вещь, в которой нет надобности, мы говорим: «Ну так завтра подарим это нашим друзьям».
У нас даже есть специальная подарочная кладовка, где подарки разложены по отделам в соответствии с их предназначением. Если мы получаем хороший подарок от ближнего своего, мы тут же складируем его в соответствующую ячейку. Оборудование для младенцев автоматически идет в отдел брит-милы[28], книга на иврите размером 20 на 25 см и больше направляется в подразделение бар-мицв, жуткая ваза — на свадьбу, дерьмовые вазоны — на день рождения, отвратительная пепельница — на новоселье и так далее.
И что же, черт побери, происходит? Несчастье. Я получил от Бенциона Циглера в подарок коробку конфет с местной красавицей, дополненной цветами «Техниколор» сверху. Я был очень рад, ибо это подарок универсального характера, годный на все случаи жизни. Поэтому я положил его в эксклюзивный отдел «Общая дрянь». И тут случилось потрясение. Нам вдруг захотелось отведать шоколада. Мы дрожащей рукой разорвали целлофан, и нашим изумленным глазам открылась дюжина камней, покрытых зеленой плесенью.
— Это уже переходит всякие границы, — сказала жена, — это самый пожилой шоколад, который я в жизни видела.
Объятые гневом, мы вышли из дому и набросились на Бенциона Циглера. Он побледнел и стал извиняться, утверждая, что и сам получил конфеты в подарок позавчера по случаю посвящения в адвокаты от своего лучшего друга Бар Хонига. Мы тут же позвонили Бар Хонигу и сказали ему: «Что это такое?» Он пробормотал, что получил эту коробку в подарок по случаю победы на Синае от инженера Глика. Алло! Глик получил это четыре года назад от тещи, когда у него родились близнецы (то есть шоколад от тещи, а не близнецы). Теща получила от Гольдштейна (1964). Гольдштейн — от Глезера. Глезер — от Стельмаха. Стельмах — от тети Илки… Тетя… от нас в 1961-м… Вот теперь я вспоминаю… Мы купили ей подарок по случаю операции ноги…
Этот набор обошел все население страны, участвовал во всех мероприятиях, новосельях, торжественных открытиях, закладке краеугольных камней и теперь, по прошествии многих дней, снова оказался у нас. Если б я не открыл его, конфеты вращались бы в вечном круговороте, до тех пор пока не рассыпалась коробка.
Поэтому мы сочли своим долгом проинформировать граждан Израиля, что единственная коробка конфет изъята из оборота. Кто-то должен купить новую и соединить прерванную цепь. Извините.
По ком звонят жестянки?
Согласно научным исследованиям, самый глубокий сон охватывает человека в 5.25 утра. Именно в это время среднестатистический гражданин погружен в непрерывный здоровый сон. Но как раз в 5.25 этот среднестатистический гражданин просыпается от истошных криков и грохота землетрясения. Этот жуткий внезапный грохот буквально выбрасывает меня из постели. Он не един по спектру, он состоит из нескольких разновидностей, как то: внезапная воздушная атака, топот стада разъяренных бизонов, раскаты грома, поступь центурионов в сопровождении криков раненого Тарзана, спешащего на спасение своего сына.
Все это, как уже было сказано, в 5.25.
Каждый по-своему реагирует на сверхзвуковые явления. Есть жильцы, которые закапываются на семь локтей под подушки и там беззвучно молятся, тогда как другие вскакивают с постелей и бегают взад-вперед по спальне. Пишущий эти строки, например, нападает на жену при первых звуках взрывов и борется с ней с дикими воплями, пока ей наконец не приходится встать, включить свет в спальне и убедить его, что все это не относится к области ночных кошмаров… И так продолжается не менее полутора минут. После этого снизу раздаются крики мужчины, сотрясающие весь дом до основания:
