Такая визитка очень нужна мне по нынешним временам, ибо я чувствую, что благодарные массы начинают потихоньку меня забывать. Это приводит меня в ужас. Не раз в последнее время случалось, что люди относились ко мне равнодушно — как к писателю, а не как к Выступавшему по телевизору. Я интересовался в Иерусалиме — может, будет повтор, дабы обновить мое достижение, но они сказали, что ничего такого не планируется.

Я теперь стараюсь почаще бывать в тех местах, где мальчики снимают для ТВ, но пока без успеха. Лишь однажды, когда я сидел на концерте, ко мне подошли, но в последнюю минуту сняли кого-то ковырявшего в носу. Я тоже начал, но было уже поздно!..

Теперь я просто в панике. Позавчера мне передали, что я получил престижную литературную премию им. Бялика. Я спросил, будут ли снимать. Сказали, что нет. Я даже и не пошел.

Одна уборщица на ТВ обещала, что пропихнет меня в новую развлекательную программу «В чем тут штука?». А до тех пор я снова погружен в безвестность и исчезаю бесследно, то есть не оставив следов.

Те, кто не в состоянии постичь явления в их подлинной глубине, склонны полагать, что сатирик — человек мрачный и желчный, в груди которого бьется не сердце, а мина с часовым механизмом, поэтому он не способен любить и вообще весь состоит лишь из насмешек и отрицаний.

Те, кто склонны тешить себя подобными незрелыми мыслями, были бы поражены, увидев автора этих строк на ежегодном тель-авивском карнавале «Аделаида». Трудно описать то чувство, которое мы испытывали при виде милых малышей, носившихся вокруг нас во время праздника под лучами сияющего солнца с гордо поднятыми головами. Наши сердца переполнялись умилением и счастьем, когда мы видели детей, одетых в карнавальные костюмы, придуманные с немалой фантазией. Я погладил по головке юного начальника генштаба, побеседовал с жутким морским пиратом и с военным полицейским полуметрового роста.

Но больше других наше внимание привлек один маленький полицейский, одетый точь-в-точь как настоящий, в прекрасно сшитой форме. Он стоял на пересечении центральных улиц — Дизенгоф и Керен Кайемет, рядом со своими «коллегами», боровшимися с бурным дорожным движением.

— Господин, — обратился ко мне «полицейский» с умилительной серьезностью, — проходите, проходите!

— Почему, — улыбнулся я ему (лицо его было хмурым), — мы себя здесь прекрасно чувствуем, лапочка.

— Господин, — повысил он голос, — не пререкаться!

— И что вы мне сделаете, господин полицейский? Закроете в детской?

Маленький «страж порядка» покраснел от гнева:

— Предъявите документы, гражданин!

— Пожалуйста, голубчик!

Я вытянул из кармана завалявшийся билет в кино и протянул ему.

Он чуть не плакал:

— Вы издеваетесь надо мною?

Я обнял его и спросил, где он живет, чтобы отвести его домой, если это, разумеется, не заденет его честь. Мой новый друг обиделся настолько, что даже пачка жвачки, купленная мною специально для него, не смогла его утихомирить. А когда я ущипнул его за румяную щечку, он засвистел в свой свисток, тут же появилась полицейская машина, и меня отвезли в ближайший участок, обвинив в неподчинении полиции. Из-за этого я пропустил весь фестиваль.

Ну зачем принимают в органы правопорядка таких маленьких и худых?

— Эфраим, ты уверен, что это ужин?

— Думаю, что уверен.

Я уже семьдесят раз объяснял жене положение, и опять она спрашивает!

Я говорил по телефону с г-жой Померанц и с благодарностью принял ее приглашение на среду на 8.30. И вот мы снова пережевываем эту тему до бесконечности — действительно ли госпожа Померанц сказала, что это ужин. Но ведь что это не ужин, она тоже не сказала…

— Не приглашают людей ровно на восемь тридцать без ужина, — таково было мнение жены, — очевидно, это все-таки ужин…

Мне тоже так кажется. Говорят «Не приходите раньше девяти», либо «между восемью и девятью», но ни в коем случае не ровно в 8.30. А ведь госпожа Померанц вроде бы подчеркивала точное время. Да, она сказала именно так — в 8.30, и в ее голосе звучала уверенность…

— Нет, это все-таки ужин, я убеждена.

— А я — нет.

Я предложил позвонить Померанцам и уточнить, готовят ли они что-нибудь, но жена сказа

ла,

Так или иначе, в ту среду мы оба мотались по городу, перехватив лишь несколько сандвичей в обед, и к вечеру уже были довольно-таки голодны, но жена настаивала, что не стоит ничего есть дома.

— Померанцев я знаю, — сказала жена, — если уж они готовят ужин, то это будет что-то серьезное…

Перед нашими глазами предстала воображаемая чайная тележка, доверху нагруженная кебабами, шашлыками, индейками, салатами, чипсами и маринованными овощами; все это было сервировано с хорошим вкусом. Только бы не тянули время, разговоры — после еды, сколько угодно.

* * *

Начало обескураживало. Прежде всего, никого еще не было, да и сами Померанцы только одевались. Мы смущенно озирали салон и не находили даже намека на что-нибудь серьезное. Обстановка была обычной, будничной, стулья и кресла стояли вокруг низенького столика, на котором располагались тарелочки с орешками-фисташками, изюм, немного нарезанных маслин, кусочки сыра с воткнутыми в них зубочистками. Огурец. Соленые палочки. В какую-то секунду в моей голове мелькнула мысль: может, госпожа Померанц все же сказала по телефону «без пятнадцати девять», а не «восемь тридцать» или вообще не назвала конкретного времени, а только упомянула о каком-то фильме…

— Выпьете что-нибудь?

Господин Померанц вышел при полном параде, в галстуке и плеснул нам джину «Коллинз». Замечательный напиток, в нем треть коньяка, треть содовой и треть «Коллинза». Мы были не против отхлебнуть немного, особенно если учесть, что вообще-то нас приглашали на порционную индюшатину и тому подобные массивные вещи.

Мы ощутили определенное беспокойство в области желудка, когда с сердечной улыбкой поднимали бокалы.

— Ваше здоровье, — провозгласил Померанц, — а что вы думаете о Сартре?

Я набрал полные пригоршни фисташек и попытался проанализировать экзистенциальный аспект нашей ситуации, однако очень быстро выяснилось, что у меня не хватает материала. Ну действительно, что такое тарелочка фисташек для взрослого человека? Жена сидела у столика, размышляя о том же самом, — она одним махом смела черные маслины и принялась расправляться с сыром. Когда мы дошли до инфляции, на столике не осталось ничего, кроме нескольких одиноких огурцов в ограниченном ассортименте.

— Извините, — улыбнулась госпожа Померанц, — я принесу еще…

Она унесла напрочь опустошенные тарелки на кухню. Мы глядели ей вслед с определенной надеждой, может, там, за дверью, обнаружатся какие-нибудь серьезные приготовления, но результаты оказались весьма разочаровывающими. Кухня выглядела совершенно стерильной, там царили пустота и тишина.

А гости тем временем прибывали, было уже 8.15, и мой желудок издал нечто вроде урчания, во всяком случае звук, которого надо было бы стыдиться. Кто-то повернул занимательную беседу в сторону успеха министра финансов во время его последнего визита за океан.

— Говорите, что хотите, — утверждал инициатор беседы, — но он многого достиг.

Конечно, достиг! Но хотел бы я видеть его, если б он в Америке питался целый день одними фисташками. Нет, я против фисташек ничего не имею, наоборот, это очень питательно, у них много разных протеинов внутри, но они все же никак не могут заменить индейку, хлеб и рыбный салат с майонезом.

Я заглянул наверх, жена была совершенно белой и держалась за горло, очевидно, огурцы и изюм сражались внутри с Джоном Коллинзом. Я же увлекся новым розыгрышем лотереи с кусочками белого сыра и, кажется, проглотил одну зелененькую зубочистку. Просто не мог остановиться. Госпожа Померанц долго глядела на меня, затем перекинулась несколькими словами с мужем и снова ушла на кухню обновлять запасы…