— Однажды, — говорил Шалтиэль в 5.10, — Шехтер продал мне банку — полтора кило пластического раствора, и я сразу же обнаружил, что этот материал совсем высох. Хороший полиэстр американского производства держится год, даже полтора, если крышка герметически закрыта. Но достаточно маленькой дырочки…

Я почувствовал легкий обморок. Супружеская пара может попросить развода, если в один прекрасный день выяснится, что они больше не подходят для совместной жизни, и даже компаньоны, которые в течение двадцати лет вели совместный бизнес, расстаются со временем как друзья, и только я, гражданский оборонец, брошен без всякой надежды на произвол пластических изоляционных материалов. Еще полтора часа, о Господи!

— Стой!

Я побежал за черным котом и прогнал его из района нашего дежурства. Навсегда. Шалтиэль бросился за мной, продолжая непрерывную трансляцию.

Если мне удастся уйти живым с этого дежурства, я открою вечерние курсы изоляционных материалов на коммерческой основе. Мне кажется, что на определенном этапе я даже засыпал на ходу. Я просыпался под тихий странный голос, обволакивавший меня. Шалтиэль обходил меня справа, слева, справа, слева, на что-то обижался. Я почувствовал, что пора задать вопрос:

— А солнце не мешает этому?

Это была ошибка всей моей жизни. Солнце закончилось в 6.15 на основе резины, усиленной фиберглассом. Господи, обратил я мольбу к жестоким небесам, пошли мне несколько террористов поскорее, или я за себя не ручаюсь…

— Да это еще что! — продолжал Шалтиэль как ни в чем не бывало. — Послушайте, какой был случай. Этот идиот Шехтер смешал банку молекулярного материала…

Я полагаю, что в этот момент, за несколько минут до окончания смены, я потерял рассудок. Согласно показаниям свидетелей, высыпавших из домов, я стрелял в воздух из своего ружья и рычал, что я — полиэстр и убью всех, ну и другие непонятные вещи…

Меня потащили на склад. Было довольно-таки неприятно, и вдобавок выяснилось, что это не единственный случай. На прошлой неделе так же сошел с ума один из патрулирующих, который провел четыре часа в обществе специалиста по центральному охлаждению. Этот человек вдруг начал орать перед супермаркетом, что он не хочет больше видеть никогда никаких радиаторов, и напоследок дал очередь по окнам…

Вымотанные вконец, мы сдали ружья для следующей смены. Шалтиэль тут же убежал домой. После мне рассказывали, как утром он говорил, что больше не пойдет со мной на дежурство, ибо я измотал его бесконечными вопросами. Идиот. Я записал в дневник для адвоката Векслера разборчиво: «На будущей неделе я требую историка!» А до тех пор я сплю.

Наша дочь Ранана уже перешла двухлетний рубеж, но все еще привязана к соске. Наш врач говорит, что ничего страшного в этом нет, все младенцы сосут соску от периода окончания кормления грудью и до начала систематического курения. Врачи утверждают, что соска служит заменой матери, несмотря на то что матери, как правило, не сделаны из розового пластика с желтой резинкой посредине. Так что явление соскососания является вполне легитимным, и единственное, что лишает нас сна, так это то, что наша Ранана любит не вообще соски, а одну конкретную соску по имени Цици.

* * *

Для племени взрослых Цици — не что иное, как обычная соска, продукт массового производства для младенцев, однако наше рыжее чадо ни за что не хочет притрагиваться к другим соскам. Более того, каждый раз, когда мы пытаемся украдкой сунуть ей в рот близнеца Цици, она выплевывает его после первого же сеанса с истерическим плачем, бросается на пол, пинает ногами стены, переворачивает мебель, разбрасывает всевозможные предметы в разные стороны, наносит сама себе телесные повреждения и стреляет.

— Цици! — вопит она до потери сознания. — Цици!

Разумеется, после первого же «Цици!» вся семья становится на четвереньки, и лихорадочные поиски продолжаются в атмосфере наступающего конца света. Находка Цици для нас имеет такой же смысл, как в свое время крик «Земля!» для Христофора Колумба, ибо после воссоединения с Цици Ранана тут же на диво быстро успокаивается и сосет, радостная и довольная жизнью, тогда как мы все валяемся вокруг без сил…

— Это признак того, — говорит наш врач, — что девочка чувствует отсутствие родительской любви.

Это ложь — мы очень ее любим, пока она не орет. Все зависит от Цици. Есть Цици — мир и покой. Нет Цици — трансляция. Когда мы вечером покидаем дом и идем куда-нибудь, жена содрогается при каждом звонке телефона — может, нянечка сообщает, что не может найти Цици и Ранана уже фиолетовая от крика. В таких случаях мы несемся сломя голову домой и находим нянечку в полубезумном состоянии, погребенную под кучей кресел и их обломков при раскопках безвременно ушедшей Цици…

— Господи, — сокрушается жена время от времени, — а если Цици когда-нибудь потеряется?..

Об этом лучше не думать, как об атомной войне. Но больше всего сводит нас с ума вопрос — откуда Ранана знает, что Цици — это Цици?

Однажды в предвечерний час я улизнул из дому со священной соской и направился прямо в аптеку, где она когда-то была куплена. Я попросил у той же аптекарши точно то же самое — того же цвета, того же размера, даже того же года производства, ибо я предполагал, что так же, как и у благородных вин, у сосок может быть более удачный год. Та же аптекарша выдала мне совершенную копию, я положил ее в тот же карман и вернулся домой той же дорогой. Соска была выплюнута и полетела дугой:

— Это не Цици!

* * *

Жена предполагает, что все дело в старении резины. Резиновая часть Цици стала — извините за выражение — зеленоватая от долгого употребления, и возможно, что это придает Цици превосходный вкус. В связи с этим я еще долгие годы не забуду тот взгляд, которым окатила меня аптекарша, когда я попросил соску, бывшую в употреблении. Нам не осталось ничего, кроме как искусственно состарить несколько образцов в нашей домашней лаборатории.

Мы купили соляную кислоту и другие химикалии и опустили туда дюжину экспериментальных сосок; резина действительно позеленела, но в употреблении соски все же не были. Ранана разоблачила подтасовку тут же и заорала благим матом…

— Выход один, — сказал врач, — успокоительные капли.

Он выписал большую бутылку атрекса, но и это не помогло. Примерно две недели назад мы сидели в Национальной опере в середине шестого ряда; как только хор принялся петь, появился главный распорядитель и прошептал в темноту:

— Тссс! Соска! Соска!

Мы сразу поняли, что звонила бабушка. Выбираясь из зала, мы раздавили нескольких зрителей, а дома нашли бабушку в состоянии, близком к обмороку. Цици с концами исчезла с особого гвоздя, на который мы каждое утро вешали ее с величайшими предосторожностями. В комнате царила полнейшая разруха, а на обломках мебели и разбитых надежд восседала Ранана и вела на коротких волнах трансляцию мощностью в тысячи киловатт.

— Цици! — Мать была в ужасе. — Кто-то ее украл!

Подозрение пало на молочника, зашедшего утром спросить, сколько бутылок молока нам нужно на праздники.

Женушка позвонила ему, невзирая на ночное время.

— Элиэзер, — прохрипела она в трубку, — вы взяли утром соску?

— Нет, я не беру никаких сосок.

— Она висела на гвоздике и исчезла!

— Я не видел. Так, значит, двадцать три бутылки в среду?

Было ясно, что он увиливает. Жена собиралась вызвать телепата, чтобы тот пришел со своей парапсихологией и нашел соску в коровнике молочника, но тут драгоценный предмет вдруг обнаружился меж пружин перевернутого кресла…

— Как она туда попала? — подняла жена к небу измученные глаза. — Как?

Мы поинтересовались у сантехника Штокса — нет ли у него какого-нибудь счетчика Гейгера или чего-то в этом роде, с помощью которого можно обнаруживать пропавшие соски? Один из соседей, страдавший в последнее время бессонницей, предложил использовать собак, обученных для поиска гашиша.