Я ожидал на скамейке, охваченный паникой: кто же закончит раньше — Тадеуш или Машиах? Если Машиах вновь меня выиграет, то репатриант будет просто сломлен окончательно. Говорят, что в монастыре Санта-Катарина есть одна монашка, которая была некогда известной парикмахершей на улице Маза…

Судьба моя висела на волоске. В конце концов марокканец выиграл. У мальчика, попавшего в руки Тадеушу, оставалось еще несколько волосков на верхнем ярусе, когда Машиах отпустил клиента на свободу…

— Господин, — тут же обратился он ко мне, — прошу!

Меня объяла духовная мощь, о которой я даже не подозревал.

— Спасибо, я подожду, пока он закончит…

Лицо Тадеуша озарилось внезапной радостью, а Машиах вздрогнул и схватился за ручку кресла. Его глаза трепетали, как птицы, раненные в сердце.

— Но ведь… — бормотал он, — я уже закончил… Ну что же это…

В эту минуту Тадеуш отослал ребенка. Мы остались одни.

* * *

Никогда раньше я так отчетливо не ощущал, что человек — лишь бессильная игрушка в руках судьбы. Мне казалось, что эта история закончится убийством, и никто не будет виновен, как в древнегреческой трагедии. Напряжение достигло пика. Кончики усов репатрианта изогнулись, нос покраснел. Было ясно, что, если я сделаю опрометчивый шаг к креслу Машиаха, Тадеуш грохнется на пол, произведя неприятный шум.

Машиах сжигал меня взглядом, и в руке его сверкала оголенная бритва… Он очень страдал, ведь он положил на это ремесло всю свою жизнь.

Гриншпан в напряженной тишине считал деньги, повернувшись спиной к нам, и лишь сейчас я заметил, что его плечи дрожат. Его безразличие было лишь маской. Он всегда меня любил, только не показывал этого.

Меня охватила странная слабость.

— Мне все нравятся… — пробормотал я, — решайте вы сами… между собой…

Они не двинулись с места. Лишь Гриншпан медленно протянул руку назад и открыл горячий кран. Три пары глаз кричали:

— Выбери меня!

В моей голове мысли гонялись одна за другой крупными прыжками. Может, предложить им компромисс, чтобы они стригли меня втроем, или сыграть в русскую рулетку — один будет меня стричь, остальные покончат с собой? Только не это безумное напряжение, только не это страшное молчание…

Мы стояли не двигаясь минут двадцать. Может, полчаса. Тадеуш уже рыдал.

— Ну, — просипел я, — может, решите?

— А нам все равно, — ответил Машиах хриплым голосом, — кого вы захотите… господин…

Они продолжали смотреть на меня. Я подошел к зеркалу и провел пальцами по внезапно поседевшим волосам. За этот час я постарел на две недели. Решение возникло словно бы само по себе. Я смылся из парикмахерской без единого слова, звонок холодно прозвенел на прощанье. Больше я туда не возвращался.

С тех пор я перестал стричься вообще. Ращу длинные волосы, как у хиппи. Возможно, что все их движение началось здесь, в парикмахерской с тремя парикмахерами.

13 сентября

Сегодня я начал карьеру в сфере образования, заменив удравшего учителя начальной школы. Ощущение потрясающее. Под моим руководством целый класс, юные израильтяне и израильтянки — симпатичные и немного колючие. Они — наше будущее, сырье в руках творца. Директор школы долго со мной беседовал перед тем, как я зашел в класс. Он предупредил, чтобы я не ввязывался в конфликты с учениками, ибо они очень чувствительны по отношению к новым преподавательским силам.

Я сказал ему:

— Господин, для меня преподавание — это не заработок, а цель жизни!

Это было ясно с самого начала. Когда мне сказали о размере зарплаты, я думал, они шутят. Оказалось, нет. Ничего, затянем пояса, будем работать, бастовать, как-нибудь справимся. Все будет хорошо. Главное — молодежь.

Урок начался в прекрасной атмосфере. Но потом, спустя примерно минуту, сидевший за первой партой ученик по фамилии Затопек включил свой транзистор. Трижды я его предупреждал, что не терплю в классе легкой музыки во время уроков; в конце концов я потерял самоконтроль и велел ему выйти.

— Сам выйди! — ответил Затопек и продолжал искать развлечения на коротких волнах.

Я быстренько сходил к директору. Он поддержал меня в стремлении не оставлять класс.

— Если один из вас должен выйти, — сказал он, — так пусть Затопек и выходит — нам нельзя показывать слабость!

Я вернулся в класс и демонстративно стал говорить о песне Деборы из Танаха. Я постоянно чувствовал, что Затопек бросает на меня взгляды.

27 сентября

Случилось печальное происшествие. До сих пор неизвестно, кто виноват в создавшейся ситуации. Насколько я помню, потасовка началась, когда я обнаружил несколько ошибок в сочинении Затопека. Во фразе «Ми балдеем от Танаха» он написал первое слово неверно. Я стоял позади этого ученика, когда он писал, и указал ему рукой на неверно написанное слово. Тогда Затопек деревянной линейкой ударил меня по пальцам.

Он был не прав. Было больно. Я не сторонник палочной дисциплины в школьной системе и категорически отрицаю телесные наказания как средство воспитания. Я сразу же потребовал от ученика, чтобы он прислал ко мне родителей. Класс встретил это суровое решение долгим свистом, но я проигнорировал его и сосредоточился на грамматике. В конце концов, я здесь учитель и воспитатель.

Я рассказал об этом случае директору.

— Согласно законам Оттоманской империи[6], ученику можно бить учителя, а учителю ученика — нет, — пояснил директор, — не приближайтесь к ним слишком близко.

28 сентября

Утром в классе появились родители Затопека. Мать, два отца и несколько дядей.

— Так, значит, наш сын — идиот? — орал один из отцов. — Он не умеет писать?

Спор был кратким и бурным. Они попытались прижать меня к стенке, но это не произвело на меня никакого впечатления. Я проворно прошмыгнул у них между ног, скрылся в кабинете директора и забаррикадировался там. Родители стучали очень сильно.

— Еще немного, и они ворвутся, — шептал перепуганный директор, — лучше сдайтесь на милость победителя…

Я объяснил ему, что подобный исход произвел бы плохое впечатление на учащихся, которые могли бы усмотреть в этом реализацию своих идеалов. Ученики вынесли парты из класса и поставили их в коридоре, чтобы лучше видеть происходящее.

— Давай, давай! — кричали болельщики команды Затопека ломящимся в кабинет…

На наше счастье, в это время в школу прибыл инспектор Минпроса. Он сделал мне строгий выговор и навязал нам мирный договор. Согласно достигнутому между нами компромиссному соглашению, родители Затопека освобождают помещение школы, а мы больше не вмешиваемся в дела правописания.

9 октября

Сегодня были особенно бурные демонстрации. Примерно десять учеников 8-го класса собрались возле колючей проволоки, которой окружена школа, и размахивали плакатами с большими буквами «Кофико[7], убирайся вон!».

Кофико — это мое прозвище. Узды дисциплины в школе ослабли.

Я уединился для беседы с директором.

— Эта сражающаяся молодежь — первопроходцы, — объяснил мне преподаватель со стажем, — дети, рожденные в Израиле, чувствуют себя свободными — это сыны пустыни, лишенные галутных комплексов. Они стремятся к свободе, ведут себя раскованно, мы должны понять их духовные устремления. Традиционными средствами — порицаниями и наказаниями — невозможно приблизить их к себе. Они ценят мужчин вроде Плачика.

Плачик — это преподаватель физкультуры, симпатичный парень, 132 кг живого веса. На его уроках странным образом царят примерная тишина и покой, и похоже, что никакие родители не докучают ему жалобами. Я спросил директора: в чем секрет Плачика?