1917 Песнь солнценосца Три огненных дуба на пупе земном, От них мы три желудя-солнца возьмем: Лазоревым — облачный хворост спалим, Павлиньим — грядущего даль озарим, А красное солнце — мильонами рук Подымем над миром печали и мук. Пылающий кит взбороздит океан, Звонарь преисподний ударит в Монблан {344}, То колокол наш — непомерный язык, Из рек бечеву свил архангелов лик. На каменный зык отзовутся миры, И демоны выйдут из адской норы, В потир отольются металлов пласты, Чтоб солнца вкусили народы-Христы. О демоны-братья, отпейте и вы Громовых сердец, поцелуйной молвы! Мы — рать солнценосцев на пупе земном — Воздвигнем стобашенный, пламенный дом: Китай и Европа, и Север и Юг Сойдутся в чертог хороводом подруг, Чтоб Бездну с Зенитом в одно сочетать, Им бог — восприемник, Россия же — мать. Из пупа вселенной три дуба растут: Премудрость, Любовь и волхвующий Труд… О, молот-ведун, чудотворец-верстак, Вам ладан стиха, в сердце сорванный мак, В ваш яростный ум, в многострунный язык Я пчелкою-рифмой, как в улей, проник, Дышу восковиной, медынью цветов, Сжигающих Индий и Волжских лугов!.. Верстак — Назарет {345}, наковальня — Немврод {346}, Их слил в песнозвучье родимый народ: «Вставай, подымайся» и «Зелен мой сад» — В кровавом окопе и в поле звучат… «Вставай, подымайся», — старуха поет, В потемках телега и петли ворот, За ставнем береза и ветер в трубе Гадают о вещей народной судьбе… Три желудя-солнца досталися нам — Засевный подарок взалкавшим полям: Свобода и Равенство, Братства венец — Живительный выгон для ярых сердец. Тучнейте, отары голодных умов, Прозрений телицы и кони стихов! В лесах диких грив, звездных рун и вымян Крылатые боги раскинут свой стан, По струнным лугам потечет молоко, И певчей калиткою стукнет Садко: «Пустите Бояна — Рублевскую Русь {347}, Я тайной умоюсь, а песней утрусь, Почестному пиру отвешу поклон, Румянее яблонь и краше икон: Здравствуешь, Волюшка-мать, Божьей Земли благодать, Белая Меря, Сибирь, Ладоги хлябкая ширь! Здравствуйте, Волхов-гусляр, Степи Великих Бухар, Синий моздокский туман, Волга и Стенькин курган! Чай стосковались по мне, Красной поддонной весне, Думали — злой водяник Выщербил песенный лик? Я же — в избе и в хлеву Ткал золотую молву, Сирин мне вести носил С плах и бескрестных могил. Рушайте ж лебедь-судьбу, В звон осластите губу, Киева сполох-уста Пусть воссияют, где Мета. Чмок городов и племен В лике моем воплощен, Я — песноводный жених, Русский яровчатый стих!» 1911
Пахарь Вы на себя плетете петли И навостряете мечи. Ищу вотще: меж вами нет ли Рассвета алчущих в ночи? На мне убогая сермяга, Худая обувь на ногах, Но сколько радости и блага Сквозит в поруганных чертах. В мой хлеб мешаете вы пепел, Отраву горькую в вино, Но я, как небо, мудро-светел И неразгадан, как оно. Вы обошли моря и сушу, К созвездьям взвили корабли, И лишь меня — мирскую душу, Как жалкий сор, пренебрегли. Работник родины свободной На ниве жизни и труда, Могу ль я вас, как терн негодный, Не вырвать с корнем навсегда? 1911, 1918 Белая повесть То было лет двадцать назад, И столько же зим, листопадов, Четыре морщины на лбу И сизая стежка на шее — Невесты-петли поцелуй. Закроешь глаза, и Оно Родимою рябкой кудахчет, Морщинистым древним сучком С обиженной матицы смотрит, Метлою в прозябшем углу На пальцы ветловые дует. Оно не микроб, не Толстой, Не Врубеля мозг ледовитый, Но в победья час мировой, Когда мои хлебы пекутся, И печка мурлычет, пьяна Хозяйской, бобыльною лаской, В печурке созвездья встают, Поет Вифлеемское небо, И Мать пеленает меня — Предвечность в убогий свивальник. Оно подрастает, как в темь Измученный, дальний бубенчик, Ныряет в укладку, в платок, Что сердцу святее иконы, И там серебрит купола, Сплетает захватистый невод, Чтоб выловить камбалу-душу, И к груди сынишком прижать, В лесную часовню повесть, Где Боженька книгу читает, И небо в окно подает Лучистых зайчат и свистульку. Потом черноусьем идти, Как пальчику в бороду тятьке, В пригоршне зайчонка неся — Часовенный, жгучий гостинец. Есть остров — Великий Четверг С изюмною, лакомой елью, Где Ангел в кутейном дупле Поет золотые амини,— Туда меня кличет Оно Воркующим, бархатным громом, От Ангела перышко дать Сулит — щекотать за кудряшкой, Чтоб Дедушка-Сон бородой Согрел дорогие колешки. Есть град с восковою стеной, С палатой из титл и заставок, Где вдовы Ресницы живут С привратницей — Родинкой доброй, Где коврик молитвенный расшит Субботней страстною иглою, Туда меня кличет Оно Куличевым, сдобным трезвоном Христом разговеться и всласть Наслушаться вешних касаток, Что в сердце слепили гнездо Из ангельских звонких пушинок. То было лет десять назад, И столько же весен простудных, Когда, словно пух на губе, Подснежная лоснилась озимь, И Месяц — плясун водяной Под ольхами правил мальчишник, В избе, под распятьем окна За прялкой Предвечность сидела, Вселенскую душу и мозг В певучую нить выпрядая. И Тот, кто во мне по ночам О печень рогатину точит, Стучится в лобок, как в притон, Где Блуд и Чума потаскуха,— К Предвечности Солнце подвел Для жизни в лучах белокурых, Для зыбки в углу избяном, Где мозг мирозданья прядется. Туда меня кличет Оно Пророческим шелестом пряжи, Лучом за распятьем окна, Старушьей блаженной слезинкой, Сулится кольцом подарить С бездонною брачной подушкой, Где остров — ржаное гумно Снопами, как золотом, полон. И в каждом снопе аромат Младенческой яблочной пятки, В соломе же вкус водяной И шелест крестильного плата… То было сегодня… Вчера… Назад миллионы столетий,— Не скажут ни святцы, ни стук Височной кровавой толкуши, Где мерно глухие песты О темя Земли ударяют,— В избу Бледный Конь прискакал, И свежестью горной вершины Пахнуло от гривы на печь,— И печка в чертог обратилась: Печурки — пролеты столпов, А устье — врата огневые. Конь лавку копытом задел, И дерево стало дорогой, Путем меж алмазных полей, Трубящих и теплящих очи, И каждое око есть мир, Сплав жизней и Душ отошедших. «Изыди» — воззвали Миры, И вышло Оно на дорогу… В миры меня кличет Оно Нагорным пустынным сияньем, Свежительной гривой дожди С сыновних ресниц отряхает. И слезные ливни, как сеть, Я в памяти глубь погружаю, Но вновь неудачлив улов, Как хлеб, что пеку я без Мамы,— Мучнист стихотворный испод И соль на губах от созвучий, Знать, в замысла ярый раствор Скатилась слеза дождевая. |
