1851 Федор Никифорович Слепушкин 1785–1848 Уборка льна Всех раньше бабушка родимая вставала, На утренней заре, при пенье петухов; Бродила по избе, — семье своей ворчала, Ворчанье есть душа везде у стариков; И с посохом к окну середнему подходит, На нивы и поля разборчиво глядит, Где полное душе веселие находит, Увидя, как сосед с семьей в трудах кипит, Стучит, кричит детям: «Ленивцы, как не стыдно Лежать до сей поры, а в поле не бывать! Соседи там давно, а вас еще не видно: Добра вам, детушки, от лени не видать; Счастливая пора не надолго продлится, Ведь осень подойдет, начнет дождь ливнем лить: Прогонит со двора; с работой тут простишься! Уж поздно будет вам потерю воротить». Поднялась вдруг семья; сбираяся молчали. Краюху взяв с собой, иконе помолясь, Бежали на поля, — работу начинали,— Лен с корнем теребить проворно устремясь. Рядами вкруг себя все место покрывают, Где должен он лежать еще довольно дней; Завидели, готов — немедля подымают И к дому на овин свезут его с полей. Там семя обобьют, связавши лен руками, Для стилки на луга обратно отвезут. И солнышко печет, и дождик мочит тут, И провевает ветр лен, устланный рядами. Лен мякнет, белится, а после — на дворы — Там чешут, треплют, мнут и с плеч долой заботы, Уборка льна у них тяжеле всей поры И беспокойнее всей полевой работы.  Денис Васильевич Давыдов 1784–1839 При виде Москвы, возвращаясь с персидской войны{103} О юности моей гостеприимный кров! О колыбель надежд и грез честолюбивых! О, кто, кто из твоих сынов Зрел без восторгов горделивых Красу реки твоей, волшебных берегов, Твоих палат, твоих садов, Твоих холмов красноречивых! 1827 Бородинское поле
Элегия Умолкшие холмы, дол некогда кровавый, Отдайте мне ваш день, день вековечной славы, И шум оружия, и сечи, и борьбу! Мой меч из рук моих упал. Мою судьбу Попрали сильные. Счастливцы горделивы Невольным пахарем влекут меня на нивы… О, ринь меня на бой, ты, опытный в боях, Ты, голосом своим рождающий в полках Погибели врагов предчувственные клики, Вождь Гомерический, Багратион великий! Простри мне длань свою, Раевский, мой Герой! Ермолов! я лечу — веди меня, я твой: О, обреченный быть побед любимым сыном, Покрой меня, покрой твоих перунов дымом! Но где вы? Слушаю… Нет отзыва! С полей Умчался брани дым, не слышен стук мечей, И я, питомец ваш, склонясь главой у плуга, Завидую костям соратника иль друга. 1829 Современная песня{104} Был век бурный, дивный век, Громкий, величавый; Был огромный человек, Расточитель славы. То был век богатырей! Но смешались шашки, И полезли из щелей Мошки да букашки. Всякий маменькин сынок, Всякий обирала, Модных бредней дурачок, Корчит либерала. Деспотизма сопостат, Равенства оратор,— Вздулся, слеп и бородат, Гордый регистратор. Томы Тьера и Рабо Он на память знает И, как ярый Мирабо, Вольность прославляет. А глядиш: наш Мирабо Старого Гаврило За измятое жабо Хлещет в ус да в рыло. А глядишь: наш Лафает, Брут или Фабриций; Мужиков под пресс кладет Вместе с свекловицей. Фраз журнальных лексикон, Прапорщик в отставке, Для него Наполеон — Вроде бородавки. Для него славнее бой Карбонаров бледных, Чем когда наш шар земной От громов победных Колыхался и дрожал, И народ, в смятенье, Ниц упавши, ожидал Мира разрушенье. Что ж? — Быть может, наш герой Утомил свой гений И заботой боевой, И огнем сражений?.. Нет, он в битвах не бывал — Шаркал по гостиным И по плацу выступал Шагом журавлиным. Что ж? — Быть может, он богат Счастьем семьянина, Заменя блистанье лат Тогой гражданина?.. Нет, нахально подбочась, Он по дачам рыщет И в театрах, развалясь, Все шипит да свищет. Что ж? — Быть может, старины Он бежал приманок? Звезды, ленты и чины Презрел спозаранок? Нет, мудрец не разрывал С честолюбьем дружбы И теперь бы крестик взял… Только чтоб без службы. Вот гостиная в лучах: Свечи да кенкеты, На столе и на софах Кипами газеты; И превыспренний конгресс Двух графинь оглохших И двух жалких баронесс, Чопорных и тощих; Все исчадие греха, Страстное новинкой; Заговорщица-блоха С мухой-якобинкой; И козявка-егоза — Девка пожилая, И рябая стрекоза — Сплетня записная; И в очках сухой паук — Длинный лазарони, И в очках плюгавый жук — Разноситель вони; И комар, студент хромой, В кучерской прическе, И сверчок, крикун ночной, Друг Крылова Моськи; И мурашка-филантроп. И червяк голодный, И Филипп Филиппыч-клоп {105}. Муж… женоподобный,— Все вокруг стола — и скок В кипеть совещанья Утопист, идеолог, Президент собранья. Старых барынь духовник, Что в гостиных бить привык В маленький набатик. Все кричат ему привет С аханьем и писком, А он важно им в ответ: И раздолье языкам! И уж тут не шутка! И народам и царям — Всем приходит жутко! Все, что есть — все в пыль и прах! Все, что пролетает,— С корнем вон! — Ареопаг Так определяет. И жужжит он, полн грозой, Царства низвергая… А России — боже мой! — Таска… да какая! И весь размежеван свет Без войны и драки! И России уже нет, И в Москве поляки! Но назло врагам она Все живет и дышит, И могуча, и грозна, И здоровьем пышет. Насекомых болтовни Внятием не тешит, Да и место, где они, Даже не почешет. А когда во время сна Моль иль таракашка Заползет ей в нос, — она Чхнет — и вон букашка! |
