Время шло, и ее решение крепло, хотя у Тома были совсем другие намерения. Он никогда не упоминал о браке, казалось даже самая мысль об этом никогда не приходила ему в голову. Ни разу он не назвал ее ласковым именем, всегда просто «Милли», и она сомневалась, способен ли он вообще любить что-нибудь, кроме своих грязных моторов. Но она твердо задалась целью женить его на себе и даже заставить его купить ей обручальное кольцо.

Миновав поселок, Милли направилась через парк к той скамье, где ее обычно поджидал Том. И вдруг ей пришла в голову мысль: а почему бы именно сегодня не поговорить с ним об этом? Чего, собственно, ей тянуть? Она ничего не выиграет, выжидая, и ничего не потеряет, если поговорит сегодня, — кроме безысходной скуки поселка да надоедливого брюзжания старухи.

Том сидел, небрежно положив руку на спинку скамьи, закинув ногу на ногу. Несмотря на сгущающиеся сумерки, Милли сумела разглядеть, что на нем вместо рабочей спецовки были надеты широкие брюки и белая рубашка с открытым воротом. Милли едва слышно ступала по траве, которая росла по бокам асфальтированной дорожки. Тихонько приблизившись к скамье, она сказала «здравствуй» прежде, чем он успел ее заметить.

— Здравствуй, Милли, — ответил Том. Он протянул к ней руки, усадил рядом с собой на скамью и поцеловал. — Как дела?

— Плохо, — сказала она.

Том гладил ее своей большой рукой, и Милли почувствовала, как его ладонь остановилась на ее груди. Она высвободилась и сказала:

— Подожди, Том!

— Что случилось, Милли? — спросил он, пытаясь в темноте разглядеть глаза девушки.

Она задержала дыхание, затем быстро произнесла заветные слова, словно стараясь поскорее избавиться от них:

— Том, я жду ребенка.

— Ты уверена?

— Конечно уверена.

— Черт возьми, — сказал он, но без всякой злобы.

Милли сразу стало легче, после того как ложь была сказана. Она сама уже почти верила в это.

— Что же нам теперь делать?

Он почесал за ухом и сказал:

— Положись на меня. Я постараюсь достать какие-нибудь пилюли или еще что-нибудь придумаю.

Она чуть было не расхохоталась вслух, подумав про себя: «Пилюли тут не помогут. Том!»

— Нам придется пожениться, — сказала Милли.

Том ответил не сразу, а когда ответил, то не словами. Он засмеялся, но не громко, а с каким-то издевательским весельем. Смех этот поверг Милли в отчаяние.

— Что тут смешного? — с возмущением спросила она и почувствовала, что в голосе ее появились те же ноты, что в голосе старухи: раздраженные и в то же время жалобные.

— Нам да вдруг жениться! — сказал он. — Выбрось это из головы, Милли! Я еще не скоро женюсь.

— Старуха выгонит меня из дому.

— Не бойся, — спокойно произнес он. — Куда она денется без твоего заработка да твоей помощи.

Он пошарил в карманах брюк, отыскал сигарету, зажег ее и бросил на землю обгоревшую спичку.

— Если ты и в самом деле беременна…

— Уже два месяца, — сказала она.

— Плохо, — беспечно произнес Том. — Но как бы там ни было, я на тебе не женюсь. Я как раз собирался тебе сказать: мне перепала работа в Северном Квинсленде. На следующей неделе я уезжаю.

Милли заплакала. Она едва могла припомнить, когда плакала последний раз, но теперь не в силах была сдержаться. Она чувствовала, что плачет из жалости к себе самой и от досады, что обман ее не удался.

Том обнял Милли за плечи и стал утешать. Она знала, что он делает это не из жалости к ней, а просто для того, чтобы она замолчала, — ее слезы привели его в замешательство. Милли отыскала носовой платок и вытерла глаза, а потом, окончательно взяв себя в руки, сказала:

— Что мне делать одной с ребенком на руках?

— Все обойдется, — сказал он. — Родится ли ребенок-то?

— Ты думаешь, я вру?

— Не верю я в это, — сказал он все тем же спокойным голосом, без всякого оттенка раздражения или злости; он просто говорил то, что думал.

И Милли вдруг захотелось ногтями впиться ему в лицо, до крови исцарапать его за то, что он изобличил ее во лжи. А когда это желание причинить ему боль прошло, наступила горечь поражения.

— Хорошо, — сказала она, — я наврала, ребенка не будет.

Он встал, и в темноте фигура его показалась ей огромной.

— Ладно, — я не виню тебя, — сказал он. — Но мне надо поспешить с этой работой в Северном Квинсленде. Поэтому сегодня мы с тобой в последний раз видимся.

Он немного подождал, но она не ответила и не двинулась с места. Тогда он вынул из кармана руку и слегка потрепал Милли по голове, а потом повернулся и пошел прочь своей небрежной, слегка расхлябанной походкой.

Над парком уже спустилась ночь, и еще долго после того, как тьма поглотила Тома, Милли слышала шарканье его ботинок по асфальту дорожки.

Она сидела неподвижно, тупо уставившись в темноту.

Когда Милли вошла, старуха дремала в своей качалке, но она тотчас же проснулась и требовательным голосом спросила;

— Где ты была?

— Гуляла.

— Врешь, — сказала старуха, — была на свидании.

Милли чиркнула спичкой о коробку. Пламя на минуту озарило всю комнату ярким светом, и Милли отыскала керосиновую лампу на туалетном столике, сняла стекло и зажгла фитиль. Она вставила стекло обратно и, немного подождав, прибавила огонь.

Черные птичьи глаза старухи следили за девушкой.

— Весь день я пробыла тут одна, — заныла старуха. — Посиди со мной.

— Я устала, — сказала Милли, — я ложусь спать.

Голос старухи сделался визгливым.

— Ну да, ясное дело, спать идешь! На меня тебе наплевать. Я могу подыхать — тебе все равно, подлая ты потаскуха!

Милли отвернулась и пошла к своей кровати. Ей не хотелось, чтобы старуха в эту минуту видела выражение ее лица. Эти проницательные черные глаза прочтут все ее мысли.

А думала она о том, что скоро убьет старуху, в этом она готова была поклясться.

Перевод Ф. Рейзенкинд

Портье держал на ладони бумагу, придерживая ее растопыренными пальцами. Он быстро просмотрел ее и наколол на предназначенную для этого шпильку. Острие прошло между указательным и средним пальцем. Портье усмехнулся.

— С этим надо быть осторожней, — сказал он. — Вам нужна комната?

— Да, — сказал человек, — мне нужна комната на первом этаже.

— На первом этаже комнат нет.

— Все заняты? — спросил человек. Его звали Роумер Вестон. Он был актером.

— Внизу у нас вообще нет номеров, — ответил портье, — и никогда не было.

— Не люблю комнат на верхних этажах, — звучно и нараспев, как священник, произнес Вестон. Это был пожилой человек с длинным лицом. Поля его серой шляпы были загнуты вверх.

— Очень сожалею, — сказал портье, пристально глядя на приезжего. — Во всех гостиницах города… ни в одной нет номеров на нижнем этаже.

— Понимаю…

— Да… вот так, — сказал портье. — Но есть хорошая комната на втором этаже.

Актер не ответил. Портье подозвал коридорного. Коридорный быстро подошел к ним. В верхней челюсти у него блестел золотой зуб.

— Что угодно? — спросил коридорный.

Портье перевел взгляд с коридорного на приезжего. Он ждал, что скажет приезжий.

— Хорошая комната, — сказал портье. — Можете посмотреть.

— Да, — произнес приезжий. — Да…

— Желаете сейчас подняться, сэр? — спросил коридорный с золотым зубом.

— Я не желаю сейчас подниматься, — проговорил актер. — Я вообще не хочу никуда подниматься. Можете отнести мои вещи.

— Слушаю, сэр. Сейчас отнесу.

Коридорный отошел и взял два чемодана. Роумер смотрел, как он поднимается по лестнице, и вдруг побежал за ним.

— Окно в номере запирается? — спросил он коридорного.

— На нем есть задвижка. Окно запирается.

— Я пойду посмотрю, — сказал Роумер и вошел вслед за коридорным в номер. Окно было открыто, оно выходило в переулок. Человек по имени Роумер Вестон подошел к окну и захлопнул его. Между рамой и кружевной занавеской валялись мертвые мухи; закрывая окно, он раздавил их. Поднявшаяся пыль набилась ему в нос. Актер подергал окно.