— Свободно можно было бы подстрелить его, — сказал Лекс, подражая взрослым.

Над насыпью из ракушек, окружавшей яму, показались очки мистера Бишопа. Он холодно заметил:

— Выстрел вспугнул бы кроншнепов…

У него затекли ноги, одежда отсырела; он чувствовал, что выглядит смешно, а вид дрожащего, посиневшего от холода сына еще больше усилил его раздражение.

— Смотрите! — шепнул Ольсен. — Вот они!

Кроншнепы, штук пятьдесят, темной фалангой быстро приближались с моря. Тут мистер Бишоп заметил, что туман рассеялся. Валы, разбивавшиеся в кремовую пену на рифе за защитной стеной мыса, казались высокими, как горы. Он вспомнил, как тихим летним вечером, много лет назад, впервые увидел летящих из Сибири птиц, похожих на темные звезды. Шум их трепещущих крыльев звучал в сумерках как мелодия — высокая, хватающая за душу, несмолкающая.

Увидев людей, кроншнепы молниеносно повернули над их головами назад. Выстрелы грянули одновременно, и одна птица, словно пловец с высокого трамплина, вдруг ринулась вниз.

Ольсен, по колено в воде, пошел подобрать дичь.

— Это мальчик подстрелил! — ликовал он, возвращаясь и размахивая обвисшим безжизненным комочком. — Хороший выстрел, мальчик!

— Да, это ты подстрелил ее, Лекс! — подтвердил мистер Бишоп.

Лекс кусал губы. На глазах у него выступили слезы.

— Нет! — крикнул он. — Нет!

— Конечно ты, — стал одобрять его Ольсен. — Я же видел, как ты целился.

Лекс разрывался между желанием угодить отцу и великану-шведу и угрызениями совести.

— Они летели так быстро, — не выдержал он. — И сразу повернули. Это было очень неожиданно. Я не успел выстрелить. — Он посмотрел на блестящий синеватый ствол ружья, которое ему подарил отец.

Птицы больше не прилетали, и скоро пришло время вернуться домой. Когда они добрались до катерка, прилив уже покрыл островок и водная гладь распростерлась до самого серо-зеленого берега. Не очень расстроенный, потому что он все-таки ездил пострелять кроншнепов, Лекс сидел молча, пока катерок, стуча мотором, возвращался домой. Лекс проголодался и с удовольствием думал о предстоящем завтраке. Мистер Бишоп курил свою трубку, слушал, как журчит вода за кормой, и рассеянно кивал или мычал в ответ на извинения Ольсена, который перемежал их рассказами о прежних удачных охотах.

— Но все-таки, мистер Бишоп, один кроншнеп у вас есть, — сказал швед, вручая ему птицу, когда они пристали к молу.

«Черт тебя побери! — сердито подумал Бишоп, проникаясь сочувствием к сыну. — Ведь ты очень хорошо знаешь, что сам его подстрелил».

Перевод Е. Элькинд

Над прозрачной лагуной на гладком камне сидел темнокожий мальчик, лениво глядя, как в мелкой воде у берега, охотясь на стайку макрелей, стремительно носятся чайки. Падая камнем на воду, чайки дробили ее на груды алмазных осколков и наполняли воздух тонкими злыми криками. Вдали с гулким грохотом разбивались о края рифа огромные пенистые валы, а у ног мальчика вода вскипала и шипела на мелкой гальке, клокоча и всасываясь в углубления, ни на минуту не устанавливаясь, ни на минуту не умолкая. За спиной его, на другом конце ослепительно белой дороги, городок уже задремал в грозном золоте полуденного зноя, жизнь в нем совсем замерла.

Темнокожий мальчик не знал ничего, кроме этого рифа, песчаного берега, этого моря и городка, и был вполне счастлив, когда, окончив работу в гостинице, подолгу смотрел, как подходят люгеры, как из-за края света над морем поднимаются большие облака.

Сзади послышался легкий шум, едва слышный шорох, похожий на шелест гуаны в траве, и он быстро обернулся. На песке стояла девочка и, задрав голову, смотрела на него. От блеска кораллового песка глаза у нее зажмурились, нос морщился, рот сжался в тугой розовый комочек. Он увидел, что кожа у нее светлая, золотистая, а на плечах под большой соломенной шляпой подпрыгивают льняные кудряшки.

— Здравствуй, мальчик, — сказала она весело, — ты там корабли видишь?

Темнокожий мальчуган соскочил с камня и остановился перед ней.

— Нет, — ответил он серьезно, — кораблей нету. Только люгеры, и то иногда.

Он говорил без акцента и именно так, как говорили в местной гостинице и в почтовой конторе, говорил языком мисс Беллы, Боба Мэйо и почтальона Дэна. Если не считать случайных путешественников, иногда ночевавших в гостинице, другой речи он ни от кого не слышал. Любому взрослому на месте этой девочки показалось бы странным, что эти привычные английские звуки произносят такие толстые и темные, как спелая слива, губы.

— А там, где я жила, кораблей было много. — Она нагнулась, подняла пустую раковину и, приложив ее к уху, на мгновение чутко прислушалась к шепоту струй, вздохам ветра, ко всей трепетной призрачной жизни звуков, которую вдохнули сюда волны. — Я ведь из Перта. А ты откуда?

Темнокожий подросток слегка нахмурился. Он сам не знал толком, откуда он. Он и не мог это знать, никому не пришло в голову рассказать ему, что двенадцать лет тому назад почтальон поселка принес в зловонном свертке тряпья что-то смуглое, поблескивающее глазенками, и положил на кухне гостиницы «Ройял» — единственного постоялого двора на сотни миль этого пустынного северо-западного побережья. Нашедший его Дэн был холостяком и потому принес его мисс Белле.

— Ух ты, карапуз какой, — проговорила она, когда Дэн опустил темнокожего малыша на прохладный линолеум пола. — Это что же, Дэн, он или она?

— Парнишка. Иду мимо болота, а он орет во все горло, надрывается прямо. Уж не знаю, крокодил, что ли, съел мать, ни одного черномазого рядом не было. Ну, я и взял, не оставлять же его там.

— Само собой. Сколько ему, Дэн, как по-твоему?

— Да кто его знает, — почтальон, сняв широкополую войлочную шляпу, почесал затылок, — годочка два, думаю, будет. Дай ему сладенького, Белла.

Мисс Белла направилась к холодильнику.

— Что ж ты с ним делать-то будешь? — спросила она.

— А что с ним делать? Пусть поживет на почте, пока черномазые не хватились.

— Что ж, это, пожалуй, можно… А как ты его назовешь?

Дэн задумчиво поднял глаза к потолку и вдруг увидел на шкафу бутылку.

— Бренди, — сказал он с сухим смешком. — Что, разве плохо? Бренди Смит!

— Сойдет, — сказала мисс Белла, поморщившись. — Все равно это имя к нему не пристанет, долго он здесь не пробудет.

Но черномазые так и не хватились своего ребенка, и он остался у Дэна, помогал ему чем мог в конторе, а когда подрос, колол дрова или подметал бар в гостинице. Шли годы, а мальчик не сознавал, что в его жилах дремлет кровь тысячи поколений кочевников.

Он снова нахмурился, но девочка уже забыла о своем вопросе. Отодрав ногтем от скалы ракушку, она сказала то, что всегда говорят дети, завязывая знакомство:

— Меня зовут Шейла, а тебя как?

— Бренди, — сказал темнокожий мальчик.

Она рассмеялась звонко, заливчато, и кружившая над водой чайка метнулась в вышину.

— Да разве это имя? Бренди — это же пьют!

— Меня зовут Бренди, — настаивал он добродушно. — Меня так Дэн назвал. Знаете, Дэн, который на почте. А вы теперь будете в гостинице жить? Вы дочка мистера Боба? Из Перта?

— Ну да. Я там в школу ходила, я только в прошлую субботу приехала. А на пляж я каждый день прихожу. Почему я тебя не видела?

Мальчик показал рукой в сторону, горизонта.

— Я был на люгере, — коротко пояснил он. — Три дня.

— Ой, неужели ты моряк? — еще больше заинтересовалась она. — Ты и плавать умеешь?

— Конечно. Глядите! — Он помог ей вскарабкаться на камень и, не задумываясь, стянул с себя джемпер. Кожа под ним была глянцевито-черная, лоснящаяся и гладкая; на спине и боках, когда он закинул руки, упруго перекатились уже начавшие крепнуть мускулы. Он прыгнул, девочка следила за ним затаив дыхание. В прозрачной воде хорошо видно было, как его темное тело, причудливо изломанное и словно растекшееся под водой, проворно заскользило по дну между камнями, будто большая черная рыба. Он то совсем пропадал из виду в густой тени какого-нибудь грота и потом снова выплывал на свет, то неторопливо поворачивался на спину и пускал большой, звучно лопающийся на поверхности пузырь воздуха. Неожиданно его черная голова, опять вынырнула на солнце, рассыпая во все стороны сверкающие капли. Он тряс ею и широко, радостно улыбался.