Еще один белый воротничок.

«Момба». Северный причал 11. 9 часов».

Еще одна хорошая работа. Слишком хорошая, угрюмо размышляет Джо. Вряд ли «первые» сегодня пропустят этот пароход. И все-таки приятно видеть какое-то оживление. Чувствуешь, как рассеивается гнетущая тревога. На усталых лицах появляются улыбки. Гул голосов опять нарастает.

Снова движение. Теперь уже от помостов. Здесь и там собираются группы, обсуждающие извечный вопрос портовой жизни: «Надолго ли хватит этой работы?»

Для «вторых» еще ничего нет. Джо позабыл о своих окоченевших ногах и с ужасом замечает, что его руки, держащиеся за верх загородки, дрожат. Вот до чего дошло — нервы. Тридцать восемь лет труда и отчаянной борьбы за право трудиться. Тут человек должен быть сделан из стали. Он оглядывается, не заметил ли кто-нибудь, но все взгляды жадно прикованы к роковым помостам. Позади, над загородкой отделения «пустышек», виднеются посиневшие от холода лица. Люди с незаполненными Карточками, лишенные всякой возможности выбора. За три недели им не досталось никакой работы, и все же они ждут. Они заглядывают в отделение для «вторых» с такой же завистью, с какою «вторые» заглядывают в отделение для «первых».

«Токио — «Мару». Док Виктория 10. 9 часов».

Средний причал… А говорили, что японец стоит в Вильямстауне. Ну что же, это последняя надежда. Со «Звездой» и «Гульбурном» уже покончено, но на «Аделаиду» еще набирают. А вот и еще один белый воротничок выходит из конторы.

«Мару»… да, «первые» отказываются от него. Он им не нужен. Это хороший признак. Несмотря на то, что движение судов держится в строжайшем секрете, они умудряются все разнюхать. Они, должно быть, знают, что будет еще работа.

— Вот он! «Вторые», не зевай!

— Кто хочет японца?

Работа на этих пароходах иногда перепадает «пустышкам», но сегодня на нее набрасываются «вторые». После такой безработицы никто не хочет упускать случай. За последние восемь дней в отделении для «вторых» дощечка поднимается всего лишь в третий раз.

«Токио — «Мару». Док Виктория 10. 9 часов».

Джо, один из многих сотен, стоит, сжимая в потной руке овальную коричневую карточку. За работу он получит самое меньшее три фунта, да еще, может быть, наймут вторично для погрузки в Вильямстауне. Белый воротничок тычет пальцем, и счастливцы проталкиваются вперед, за маленькой белой бумажкой. Все остальные стоят напряженно и неподвижно, глаза прикованы к человеку на помосте. Не раз у Джо замирает сердце и он готов ринуться вперед, но тотчас останавливается, потому что видит, что его сосед делает то же движение. Когда так страстно ждешь, то легко поверить, что белый палец указывает именно на тебя. Но каждый раз обнаруживается, что он указывает на человека, стоящего рядом с тобой, или спереди, или сзади. Когда агент компании спускается с помоста и уходит, Джо тяжело вздыхает. Набор длился долго и напряженно. Ожидание еще больше обессилило Джо. Но ушло человек семьдесят, и если будет еще работа…

Его место на загородке уже заняли, и он должен довольствоваться сообщениями более удачливых товарищей.

— Ну, что там?

— Есть еще что-нибудь?

«Порт Монреаль». Начало в 10 утра».

— Они берут его?

— Еще бы!

— Черт! Видно, они здорово проголодались!

Девять часов. Меньше шума и меньше движения. Многие ушли. Многие остались. Джо снова удалось захватить место на загородке. Он остро чувствует унизительность всего происходящего, но ничего не может поделать с собой. Человеку трудно сохранять достоинство, если он целую неделю даже ел в кредит. Сквозь клубы табачного дыма он следит за новыми объявлениями на помостах.

«Мирабука». Южный причал 17. 13 часов».

«Буассевэн». Док Виктория 16. 10 часов».

«Мирабука» у Южного семнадцать. Строевой лес. Да, «первые» взяли ее. Они никогда не пропустят строевого леса. Может быть, останется «Буассевэн». Голландские суда из Ост-Индии не пользуются особой популярностью из-за своих срочных грузов — чая и каучука… Да… голландец.

«Первые» от него отказываются.

— «Вторые», не зевай, вон он идет!

Джо соскакивает с загородки. Ему уже приходилось разгружать этот корабль. Тяжелая работа, но ее хватит дня на два, а может, и на четыре. В отделении для «вторых» взлетает вверх дощечка, и взволнованные лица поворачиваются к всесильному агенту компании.

«Буассевэн». Док Виктория 16. 10 часов».

Джо стоит, расправив старые плечи, чтобы они казались как можно шире. В голову ему приходит горькая мысль: со стороны может показаться, что им делают одолжение, — как будто мало того, что человек должен надрываться за гроши, ему еще приходится бороться и хитрить, чтобы добыть право на это. Сотни людей, сотни людей… Это вынужденное безделье. А страна воюет.

Стало не так холодно. Теплое дыхание, толкотня. Те, что помоложе и в пальто, даже вспотели. Волнение, возбуждение охоты. Возбуждение охоты…

— Ты!

Джо вздрагивает. Белый воротничок смотрит ему прямо в лицо. Белый палец направлен на него, как дуло пистолета.

Да… скорее! На этот раз Джо…

Он проталкивается вперед. Коричневая карточка. Белая бумажка.

Через пять минут он уже вышел на улицу. Повсюду кучками стоят люди, но он ни с кем не заговаривает.

Реакция. Сладкое упоение победой почти прошло. Он только что услышал, что работы не хватит и на два дня. Они набирают ночные бригады, чтобы выйти в море в ночь на воскресенье. В Мельбурне разгрузят меньше двух тысяч тонн, все остальное — в Аделаиде. Джо быстро подсчитывает. Начнем в десять утра, к девяти вечера кончим. Завтра утром с восьми до двенадцати. Разгрузка кончится, скажем, к двенадцати. Округленно это даст: сегодня — шесть часов до пяти по три шиллинга за час, три часа с шести до девяти по четыре шиллинга шесть пенсов за час, завтра четыре часа с восьми до двенадцати по три шиллинга за час. Десять часов по три шиллинга за час и три часа по четыре шиллинга шесть пенсов. Итого два фунта три шиллинга шесть пенсов. Может быть, они не успеют окончить разгрузку завтра к двенадцати и придется продолжить работу. За вторую половину субботы платят по удвоенным расценкам — шесть шиллингов за час. Значит, эта работа даст самое большее три фунта, и в понедельник утром придется снова идти на невольничий рынок, чтобы бороться за новую работу.

Джо дрожит. После нездорового тепла там, в сарае, здесь холодно. Трава, растущая жалкими пучками между рельсами, все еще покрыта инеем, свет зимнего солнца тускл и безрадостен. Безрадостен, как и многое другое. Штабели потемневшего строевого леса, пустые товарные вагоны, бесцельно слоняющиеся люди, ветхие сараи, пустырь по ту сторону дороги — во всем этом заброшенность, застой. Дымы пароходов в доках и на реке лениво плывут вверх. Работа для всех… сегодня!

А завтра?..

Перевод С. Кругерской

В мире широко распространено мнение, будто все голландцы — хорошие садовники, очевидно основанное на том, что в Голландии разведение цветов давно стало коммерческим предприятием.

Чепуха конечно, — в чем, как мне известно, многие хозяева убедились на собственном горьком опыте. Если человек родился в Австралии, это еще не значит, что он знаток овцеводства; или виртуоз-волынщик, — если он родом из Шотландии. Однако всегда находится исключение, которое очень часто принимают за правило, и заблуждение о садовнике-голландце укреплялось с новой силой везде, где появлялся Ганс — предположим, что его фамилия Вандервир, — со своими золотыми руками.

Потому что он действительно был голландцем и к тому же хорошим садовником, одним из тех вдохновенных художников, которые ставят в затруднительное положение своих преемников. Кроме того, он был отчасти поэтом, что, возможно, и не столь примечательно; и отчасти влюбленным, что весьма важно.

В первый раз мне приходилось слышать о садовнике, влюбившемся в дочь хозяина; а все подробности я узнал потому, что поступил на место Ганса, после того как его из-за этой истории выставили. Меня наняли всего через неделю после его ухода, и сад еще хранил свежие следы его таланта, а обитатели дома не успели оправиться от потрясения, вызванного его романтической любовью. Я попал в чудесный сад, встретился с хозяином, питающим злобное недоверие ко всем садовникам, и с болтливой экономкой, которая рассказала мне, что «мисс Маргарэт» сбежала к родственникам в Бендиго, а ее мать поехала за ней следом, чтобы уговорить ее вернуться.