То и дело протирая переднее стекло, которое все запотевало, они добрались до окраины темного, притихшего города. Внезапно Дарки неудержимо расхохотался. Он просто выл от хохота.

— Какого черта ты ржешь? — спросил Эрни.

— Хотелось бы мне поглядеть, какую рожу скорчит Пэдди Шей утром, когда увидит, что сталось с его деревом, — отвечал Дарки. Нахохотавшись всласть, он прибавил: — Первым делом нужно отвезти дрова старику Андерсону. И половина всех дров — мне, не забывай. Я их продам. Даром я, что ль, старался.

Он свернул в пустынный проулок и остановил грузовик у хибарки возчика Андерсона.

— Смотри, как бы нас не увидали! — прошептал Эрни.

— Да кто нас увидит? — сказа,! Дарки. — В этом городишке заваливаются спать с петухами, а сейчас небось уже третий час.

Дарки выключил фары, но мотор глушить не стал. Окоченевшими от холода руками они начали перекидывать дрова через ограду. В одном из окошек внезапно засветился огонек, из-за занавески высунулась чья-то голова. И свет тут же погас.

— Хватит, пожалуй, — шепнул Эрни товарищу. — Ведь нас пятеро, а всего полгрузовика на нашу долю.

— Ну, еще штуки две напоследок, — отвечал Дарки, закидывая во двор два толстых бревна. — Может, теперь старику Андерсону не придется топить печку половицами.

Они без всякой помехи доставили дрова еще троим безработным, и каждый раз Дарки добавлял: «Штуки две напоследок». Он держался все так же беспечно, да и Эрни уже не дрожал, как прежде, — желание поскорее развязаться с этим делом и отправиться домой заглушало страх. И вдруг он заметил в темноте прохожего!

— Кто это там? — шепнул он. — Не наш ли новый полисмен?

— Нет, — отвечал Дарки, поглядев в заднее стекло кабины. — Это Клари Симпсон возвращается домой из пекарни. Он не станет подымать шума. У него и мозгов не хватит сообразить, что к чему.

— Он мог нас узнать.

— Ты думаешь, он ночью видит, как днем? Ну и трус же ты, как я погляжу.

— Скорей бы уж покончить с этим — и домой. Да нас и потом еще могут выследить.

Дарки ничего не ответил и опять принялся насвистывать — на этот раз «Мамашу Мэкри». Он, как видно, замечтался, так как, сворачивая в узкий проезд за домом Эрни, зацепил забор бортом грузовика. Раздался треск.

— Осторожнее, Дарки! Тише! Перебудишь соседей!

— Перебудишь их! Можешь въехать к ним через переднюю дверь и выехать через заднюю, они и тут не проснутся, — беззаботно отвечал Дарки, останавливая грузовик за домиком Эрни, прямо в большой замерзшей луже, и с треском ломая колесами лед.

— Слушай, Дарки. Да тут уж меньше половины осталось!

— Плевать! У меня дома полно дров, я же тебе говорил. А вы ведь все перемерзнете как мухи, если вам не помочь.

Дрова с грохотом посыпались во двор. Вскоре их образовалась довольно солидная куча.

— Ну, теперь я не пропаду, — сказал Эрни.

— Пожалуй, тебе причитается еще штуки две, за то, что ты ездил со мной, пока остальные дрыхли, — проворчал Дарки, без особых усилий перебрасывая через ограду две здоровенных орясины. — Бери уж и вывеску, — добавил он и швырнул дощечку туда же.

— Ее надо поломать, Дарки.

— Ни черта! Возьмешь утром на растопку. Сейчас поедем ко мне, сбросим остальное. Надо поторапливаться, покончить все до рассвета. Потом я отвезу тебя домой, а машину верну Спарго.

Они миновали главную улицу, и когда грузовик поравнялся с домом одной престарелой вдовы-пенсионерки, Дарки сказал:

— Небось эта старая карга уже позабыла, как топят печь. Надо подкинуть ей штуки две.

— Не много тебе тогда останется на продажу.

— У меня в сарае полно дров. Да и тут еще не так мало. Двух бревен не жалко.

Без лишних церемоний Дарки швырнул три здоровенных бревна прямо в середину заботливо возделанного цветничка. Дверь дома отворилась. Седая женщина в пижаме, с керосиновой лампой в руках, показалась на пороге.

— Кто здесь? — спросила она испуганным шепотом, выглядывая из-за лампы. Потом, должно быть поняв, что происходит, задула лампу и захлопнула дверь.

— Напугали мы ее, видно, здорово. Ну, не беда! Раз уж старушенции не с кем погреться в постели, пусть погреется хоть у печки, — сказал Дарки и, как всегда, расхохотался от души, довольный своей грубой шуткой.

— Ты меня в конец умучил, Дарки. Даже живот разболелся со страху. Давай уж, Христа ради, свалим тебе поскорее дрова да свези меня домой.

Дарки свернул на свою улицу, и тусклый свет фар скользнул по обветшалой хибарке, в которой непреклонный Брюзга Коннорс ютился с женой и тремя ребятишками.

— Храпит себе там, как свинья, а мы тут дрова добывай. А привезут ему, так еще и не возьмет, пожалуй, скотина эдакая.

— Будет тебе! Чего ты на него взъелся, — вступился за Коннорса Эрни.

— Он проклятый скэб в душе, поверь мне. Он голосовал за националистов. Верно, нет?

— Да с чего ты взял, Дарки? А вот мы голосовали за лейбористов. И много нам это дало?

— Говорят тебе, он проклятый скэб в душе. Вот только его старуха и ребятишки тут, ясно, ни при чем. Небось окоченели уж от холода. Придется подбросить им штуки две.

— Да там всего бревен шесть осталось на твою долю.

— Сколько тебе раз повторять — у меня в сарае полным-полно дров, — огрызнулся Дарки, резко поворачивая грузовик. — Да и деньжонок хватает. В прошлую субботу подвезло на скачках.

Они побросали дрова за ограду. Из хибарки Коннорса не доносилось ни звука. Дарки задом вывел машину из узкого проезда между домами, свирепо ворча:

— Чтоб ему сгореть, поганцу, вместе с этими дровами!

— Скоро рассветет, — сказал Эрни, когда грузовик остановился наконец перед старым домиком Дарки.

— Я живо управлюсь, — отвечал Дарки, поспешно выскакивая из кабины. — Там всего два-три бревна осталось. Я их сброшу тут, в палисаднике.

— Давай лучше оттащим во двор за домом. Здесь их кто-нибудь увидит, и нам крышка. Я подсоблю тебе.

— Сам справлюсь. Думаешь, я такая же дохлятина, как ты?

— Да ведь тяжелые бревна-то. Давай помогу.

— Сказано, не надо! — рявкнул Дарки.

Он откинул борт грузовика, вытащил одно толстенное бревно, потом два других — поменьше, и, невзирая на протесты Эрни, подхватил их под мышки и поволок по тропинке к дому.

Занималась морозная заря. Эрни сидел в ожидании.

«Чудак этот Дарки, — думал он. — Поглядеть бы, есть ли у него там в сарае хоть одно полено?»

Перевод Л. Чернявского

В 1922 году началось строительство электростанции на озере Виктория; огромный лагерь вырос и раскинулся вширь между озером и рекой Муррей.

Для четырех или пяти сотен рабочих лошадей без конца возили мешки с мякиной и овсом; мешковина шла в дело — из нее шили палатки, мастерили немудреные спальные мешки — так называемые уэгги, ее использовали для конюшен, харчевни и прочих строений. Самым большим из этих нелепых сооружений был раскинувшийся на пол-акра шатер, служивший игорным домом. Расположен он был на северной окраине лагеря. Азартные игры были единственным, что позволяло на время забыть тяжелый осточертевший труд и убогую лагерную жизнь. Поэтому игра велась на широкую ногу.

Она была в полном разгаре и в этот воскресный вечер, когда Брат Джонс вышел из пивной техасца Джо и медленно поплелся в сторону игорного шатра.

Брат Джонс был пожилой, седовласый человек, шагал он трудно, согнувшись, как ревматик. В одной руке он нес жестянку из-под керосина, где лежало несколько крупных камней, в другой — тетрадку и пачку бумаг. У него едва хватило сил добраться до шатра. Шаткое сооружение трепалось и раскачивалось на ветру. Он откинул полу шатра и вошел в это доморощенное казино. Так же медленно он добрался до большого стола в углу и принялся методически раскладывать свои бумаги, прижимая их к столу камнями из жестянки.

Старый Брат Джонс представлял в лагере Союз австралийских рабочих. Он представлял Союз всегда и везде, куда только ни нанимался за тридцать с лишним лет. Еще в девяностых годах, совсем юнцом, он участвовал в стачке стригальщиков и с тех пор оставался активным членом Союза. Годы борьбы, бурные события, свидетелем которых он был, наложили свой отпечаток на его обветренное лицо.