— Джеффри, дружище, — сказал он однажды, — если бы я смог собрать такую компанию, как у вас, я бросил бы хозяйничать и купался в богатстве до конца своих дней. Скажите, ради создателя, как вы их у себя удерживаете?
Олифант, самодовольно улыбнувшись, ответил:
— Относитесь к ним справедливо и держитесь с достоинством, Боб. Только и всего.
Это, однако, далеко не отвечало истине, хотел того Олифант или нет. Вероятно, он и не пытался сознательно выработать точную формулу своего отношения к служащим. А если бы попытался, то она звучала бы примерно так: «Сейте небольшие разногласия, культивируйте мелкое соперничество, поощряйте тщеславие. Стремитесь, короче говоря, к тому, чтобы у служащих не было ничего общего, кроме желания во что бы то ни стало добиться вашей благосклонности. Сохраняйте высокомерное равнодушие, проявляя приветливость только тогда, когда это может послужить определенной цели, и так редко, чтобы это всегда вызывало удивление и благодарность. Награждайте редко, но щедро настолько, чтобы создать легенду о вашем великодушии. Платите маленькое жалованье — тем больше будут оценены награды. А главное — будьте постоянно настороже, не допускайте дурных примеров и вторжения чуждых подрывных элементов».
Для рабочих соседних станций Пандалупа была тщательно изолированным гнездом работоспособности, подобострастия и предательства.
Для Джеффри Олифанта она была оправданием колоссального самодовольства, доказательством того, что справедливость и трудолюбие вознаграждаются. С тех пор как он женился, Пандалупа стала для него и еще чем-то.
Автомобиль остановился перед домом. Приятный голос Колдера прервал молчание, длившееся четверть часа.
— Вам придется показать, куда я должен отнести чемоданы, сэр. Я еще не успел освоиться здесь.
— Захватите два маленьких, а по дороге я покажу, куда отнести остальные.
Они прошли через просторную веранду, Олифант нес только портфель. В нем опять поднималось раздражение: прошел час после телефонного звонка из «Уонганеллы», и он жадно надеялся, что Луиза тем временем вернулась. Вся его досада тотчас бы испарилась при виде жены, весело машущей ему рукой с верхней ступеньки лестницы.
Но Луиза еще не вернулась, и именно в этот момент явного разочарования он получил еще один удар.
Миссис Телсон не помахала ему рукой. Она шла из коровника в кухню, как раз когда он приближался к боковому входу. Их разделяло не более тридцати ярдов, и Олифант привычно поднял руку в знак приветствия. Так он не здоровался ни с кем в Пандалупе. Это была благосклонная дань двадцатилетней безупречной службе, и она отвечала всем его принципам. Он здоровался так с миссис Телсон сотни раз, и всегда она в ответ весело помахивала пальцами.
Только оставшись один в курительной, Олифант осознал, что же произошло на этот раз.
Миссис Телсон подняла руку. И все. Она подняла руку с подчеркнутой сдержанностью и, не помахав, опустила… Она не улыбнулась, хотя смотрела прямо на него.
Олифант не мог ошибиться ни в жесте, ни во взгляде, сопровождавшем его. За двадцать лет он ни разу не видел миссис Телсон всерьез рассерженной, а сегодня все поведение и выражение лица старушки, проходившей вдоль белой стены прачечной, свидетельствовали о еле скрываемой враждебности.
Вил ушел. Луиза уехала, хотя ей было известно, что он возвращается. Миссис Телсон сердится.
Когда десять минут спустя вошла горничная Элен, неся на подносе чай, ее хозяин сидел в вечернем сумраке, невесело размышляя. Вглядевшись в угол, откуда послышался его угрюмый голос, она различила его лысину, белевшую на фоне книжного шкафа красного дерева.
— Спасибо, Элен.
Он не пошевелился, когда она поставила поднос на маленький старинный столик.
— С приездом, сэр.
— Спасибо, Элен. Я вижу, миссис Олифант нет дома?
— Да, сэр. Она поехала к Долману. Ребенок заболел.
— Хорошо, Элен.
Его не интересовал ребенок Долмана. Долман был всего лишь объездчиком на дальней ферме. Он думал совсем о другом.
Олифант торопливо подыскивал повод задать несколько осторожных вопросов. Элен принадлежала к слугам, с которыми он не считал нужным заигрывать.
— Вам угодно что-нибудь еще, сэр?
— Нет, благодарю вас, Элен. Все э-э… в порядке?
Тот слабый свет, который еще был в комнате, весь падал на лицо Элен, и от Олифанта не ускользнула ни быстрая улыбка, ни усилие, с которым она была тотчас же подавлена.
— Так в чем дело, Элен?
Она смутилась и не смогла удержать улыбку.
— Вы ничего не слышали об этом, сэр?
— О чем?
— Обо мне.
— О вас? Ну же, Элен, если вы что-то хотите сказать…
— Мы собираемся пожениться, сэр. Боб Кэмм и я.
Смутно белевшая лысина подалась вперед.
— Пожениться? Вы и Кэмм?
— Да, сэр.
Олифант заинтересовался этой новостью только в той мере, в какой этот брак мог отразиться на жизни Пандалупы. Кэмм — нужный человек, лучший погонщик, замечательный плотник, а кроме того, он строил изгороди как никто. Его пятилетнее ухаживание за Элен было предметом шуток всей округи. В Пандалупе говорили, что у Кэмма не хватает смелости взвалить на свои плечи ответственность за семью. На других станциях говорили, что у него не хватает смелости предупредить Олифанта, как полагается, за неделю об уходе.
— Довольно неожиданно, не правда ли? — сказал Олифант раздраженно.
— Мы уже пять лет встречаемся, сэр. Боб сказал…
— Это, очевидно, означает, что он уйдет от меня?
Девушка уже не улыбалась. С возрастающим беспокойством она следила за хозяином.
— Но ведь, послушайте, у вас должны быть какие-то планы?
— Мне, наверно, не следовало пока ничего говорить, сэр.
— Чем Кэмм предполагает заняться?
— Он собирается арендовать ферму в Гипсленде.
— Хорошо, Элен.
Голос Олифанта звучал утомленно. Растерявшаяся горничная хотела выйти.
— Элен.
— Да, сэр?
— Что случилось с миссис Телсон?
— Я ничего не знаю, сэр.
— Миссис Телсон чем-то недовольна. Чем?
— Право, я не знаю, сэр. Разве только… — Элен замолчала, нервно теребя оборку передника.
— Разве что? Послушайте, милая, тут что-то…
— Может быть, из-за света, сэр.
— Из-за чего?
— Ах, сэр, я не хочу сказать ничего дурного…
— Довольно ходить вокруг да около! Что вы хотите сказать? Свет…
— Миссис Телсон говорит, что у нас во флигеле плохое освещение.
— Плохое освещение? Что, во имя всего святого, здесь происходит? Ведь это же лучшие лампы…
— Я знаю, сэр. Но миссис Телсон говорит, что нам нужны лампы системы «Глория», как у вас здесь. Я сама не жалуюсь…
Олифант махнул рукой.
— Нет, вы только выходите замуж…
— Мистер Олифант, сэр, вы не…
— Достаточно…
— Если позволите…
— Можете идти, Элен.
Поспешно, без всякого удовольствия проглотив чашку чая и пожевав сухарик, скваттер вышел в сад. Его душа, привыкшая к порядку и аккуратности, восставала против секретов — чужих секретов. Четыре раза в течение одного часа нарушался превосходно организованный порядок его жизни. Что-то случилось в его отсутствие. Какие-то новые злобные силы действовали в Пандалупе. Как и подобало мужчине — хозяину в своем доме, — он вышел выяснить, в чем же дело.
Подобно многим эгоистам, Олифант очень остро чувствовал красоту, но теперь богатые краски, звуки и запахи зимнего вечера только увеличивали его раздражение. Над скотным двором золотым дождем сверкала стайка маленьких попугаев, кружившихся на фоне заходящего солнца. Там, за серебристой живой изгородью, выли собаки, требуя ужина. В саду вокруг последних лопающихся гранатов возбужденно щебетали птицы. В густой тени апельсиновых деревьев рдели спелые плоды. Неподвижный воздух был напоен запахом опавших листьев, пропитанных дождем. Олифант смотрел вокруг, и в нем закипала злоба при мысли, что события украли у него привычную возможность эпикурейски наслаждаться прекрасным вечером.
Он увидел садовника Мак-Дэфа, сгребавшего листья под фиговыми деревьями.
