Но однажды ночью случилось неизбежное. Борзая привыкла убивать; Ларри слишком любил ее, чтобы сажать ночью на цепь. В загоне около дороги были овцы и ягнята. В тот вечер борзой не повезло на охоте, а на ужин она получила только кусок хлеба. Она выскользнула из хижины и, стремительная и призрачная в лунном свете, быстро помчалась прочь; бешеные проклятия Ларри только подстегивали ее. Ночью Ларри слышал блеяние овец, но борзая не издала ни звука, и ему не пришло в голову, что она охотится на них. А когда утром она крадучись бродила вокруг хижины и не хотела подходить к нему, Ларри подумал, что она боится наказания за вчерашний побег. В эту ночь Ларри много пил и был все еще угрюмо пьян. Он подманил собаку, и жестоко ее избил. Все утро она следовала за ним, но близко не подходила.

Около полудня, обходя ферму, Гровер увидел овец — шесть окоченевших, окровавленных ягнят и маток лежали на траве.

— Идем со мной, — сказал он Ларри и молча повел его к загону. — .Это работа твоей суки! — прошипел он, указывая на мертвых овец.

Ларри двинулся к собаке, но вдруг повернулся к Гроверу. Страшное выражение появилось в его синих глазах, он согнул плечи и угрожающе задвигал кулаками. Он избегал взгляда Гровера и молча смотрел то на мертвых овец, то на борзую.

— Ты мне заплатишь за это, Фленнаган! — вышел из себя Гровер. — Ты мне заплатишь за овец, понял?

Ларри сделал шаг вперед, и Гровер попятился. Ирландец позвал собаку и пошел к своей хижине.

— Эту суку надо уничтожить! Я сам ее пристрелю! — завопил ему вслед Гровер.

Гровер твердо решил, что за ночную проделку собака поплатится жизнью, но он не решился сказать это Ларри прямо в лицо. Бешенство при мысли об убитых овцах и молчаливой враждебности ирландца, сознание, что его так унизил собственный работник, и отвратительное чувство страха перед Ларри душили его, словно комок в горле. Он бегом бросился в дом и позвонил в полицию.

— В соответствии с телефонным вызовом мистера Гровера семнадцатого февраля в двенадцать часов тридцать минут дня, — рассказывал суду полицейский Долан, — я на велосипеде направился к нему на ферму. У ворот я встретил Фленнагана с его борзой сукой и спросил его, куда он идет. Фленнаган, который, судя по виду, был в нетрезвом состоянии, ничего мне не ответил.

Полицейский Долан, высокий, сильный мужчина с бледным лицом и седыми усами, деловито давал показания. Его добродушный спокойный голос как бы говорил, что все это бесполезная, хотя и приятная формальность и что дело уже решено заранее им и судьей. Впрочем, последнее вполне соответствовало действительности.

— Я спросил Фленнагана, — продолжал он. — «Много кроликов наловил за последнее время, Ларри?» Фленнаган мне ничего не ответил. Тогда я сказал: «Говорят, у тебя хорошая сука, ни одного кролика не упустит; правда, Ларри? Ты ведь сам научил ее убивать?» Фленнаган, который по-прежнему мне не отвечал, повернулся, как будто он хотел идти в город.

Тогда я сказал ему: «Довольно упрямиться, Фленнаган, ты сам знаешь, этот номер не пройдет. Мне только что звонил мистер Гровер и сообщил, что сука тут кое-что натворила». Я предложил ему пойти и посмотреть на овец вместе со мной, и мы направились к месту преступления.

По пути я спросил Фленнагана, как он думает, могла ли его сука загрызть овцу, и он ответил: «Эта сука за всю свою жизнь ни одной твари не тронула». Я спросил его: «А как насчет кроликов?» Но он ничего не ответил.

В загоне лежало шесть овец — две матки и четверо ягнят, и я ясно видел, что их загрызло какое-то животное, возможно собака. Я предупредил Фленнагана, что если это сделала его сука, то ему лучше ее уничтожить. Фленнаган, — в этом месте голос Долана стал жестче, — плюнул мне в лицо.

Сонная публика оживилась, а судья, оставивший свою лавку, чтобы разобрать дело Фленнагана и его суки, но не торопившийся вернуться обратно, — ему нравилось восседать в судейском кресле и вершить дела правосудия, — строго посмотрел на Ларри.

— Был ли Фленнаган возбужден? — задал он нелепый вопрос.

Ларри, сидевший в самом конце небольшого зала суда, смотрел наружу, в открытую дверь. Казалось, все происходящее его не интересовало. Это была игра между Доланом и судьей, а он был только зрителем. Он злился, чувствуя себя беспомощным и несчастным.

— Да, — ответил полицейский, — он был сильно возбужден. Я сказал ему, — что будут приняты меры, чтобы уничтожить суку. Он сказал, что бросает работу на этой ферме и не пойдет со мной к мистеру Гроверу для выяснения обстоятельств этого дела.

Затем дал свои показания Гровер. Борзая приобрела печальную известность своими успехами в охоте на кроликов. Однажды он видел, как она пыталась загрызть теленка. Его жена и дочери страшно боялись собаки, и он только из доброты разрешил Фленнагану держать ее, о чем он теперь горько сожалеет, особенно в свете теперешнего поведения Фленнагана. Фленнаган отказался заплатить за овец и не хотел и слышать об уничтожении собаки. Будучи пьяным, Фленнаган бил собаку, и она стала такой свирепой, что никто, кроме Фленнагана, не решался к ней приблизиться.

— Если Фленнаган так плохо обращался с собакой, то почему же он был против ее уничтожения? — спросил судья. Он заранее знал ответ, но ему нравилось время от времени напоминать о своем существовании.

Гровер признал, что Фленнаган был по-своему привязан к собаке. Так привязан, что трудно было ожидать от него правдивых показаний.

— Нельзя ли держать собаку под надлежащим надзором и в наморднике? — спросил судья.

Полицейский Долан, который еще перед началом заседания объяснил судье суть дела, сказал, что Фленнаган — неподходящий человек, чтобы смотреть за таким опасным животным.

— Я имею сведения, что с тех пор, как Фленнаган ушел от Гровера, он вместе с собакой ночует под эстрадой в парке.

Судья вынес решение уничтожить собаку. Все встали. Мгновение Ларри стоял очень прямо и неподвижно, исподлобья быстро оглядывая зал, как бы стараясь запечатлеть в памяти всю неприглядную сцену и главных действующих лиц. Затем, словно ничего перед собой не видя, он бросился наружу, на солнечный свет, и, не поворачивая головы, прошел мимо полицейского участка, где теперь находилась борзая. Судья и полицейский Долан обменялись рукопожатием, судья отправился в лавку, а полицейский позвонил старшине присяжных, которому обычно поручалось выполнение всех неприятных обязанностей, чтобы тот взял собаку погулять.

Но, конечно, вся эта история не могла кончиться таким образом, особенно если дело касалось такого человека, как Ларри. И полицейский Долан, хотя он был суровым человеком, и Гровер, хотя он был мстителен, и лавочник-судья, хотя ему доставляло удовольствие показывать свою власть, как бы мала она ни была, — все они гадали, что же теперь предпримет Ларри. Добрая миссис Гордон была так обеспокоена, что взяла Ларри к себе в работники. Большинство обитателей городка жалело Ларри, но нельзя долго жалеть огромного, пьяного, опасного на вид зверя, который угрюм, когда трезв, и бесится, когда пьян. Долан «приглядывал за ним», ожидая неприятностей и с удовольствием думая о том, что он-то сумеет с ними справиться.

Теперь Ларри косит траву у миссис Гордон, вот почему он всегда несет косу, когда проходит по улицам города своей бесшумной, стремительной, удивительно легкой походкой. Люди говорят, что эта работа ненадолго угомонит его. К тому же он теперь так много пьет, что никогда не бывает трезвым или хотя бы почти трезвым, как в те времена, когда он возился со своей собакой. Он еще себя покажет. Всем очень не нравится, как он носит свою косу. Гровер о себе позаботится, но миссис Гордон глупа, если она так рискует.

Однако Ларри так и не пустил в ход свою косу. Однажды, когда миссис Гордон возвращалась домой после вечерней службы в англиканской церкви, Ларри неожиданно выскочил из темных кустов у дороги и пронзительно крикнул: «Ну, поцелуй меня, моя ирландская милашка!»