— Сдавайтесь! — крикнул Невоструев.

В ответ прозвучал выстрел. Тот, кто пытался высвободить ногу из стремени, взмахнул поднятой рукой, дико вскрикнул и мягко опустился на землю рядом с лошадью. В предсмертной судороге лошадь ударила копытом по голове упавшего, но он уже не почувствовал этого удара.

Пограничники не сразу догадались, что произошло. Но когда прозвучал второй выстрел, и тот, кто стрелял в своего же джигита для устрашения других, сполз с седла, все поняли: бою конец, главарь убит, и остальные сейчас побросают оружие.

Обезоруженных и связанных басмачей пограничники повели к Красной сопке. Они беспокоились за жизнь Кропоткина и Прудько, и поэтому спешили. В той стороне было тихо.

Когда же показалась Красная сопка, то все увидели одиноко стоявшего с поднятыми руками басмача, солдат, направивших на него стволы, но не выходивших из-за укрытия, двух убитых лошадей и убитого басмача.

— Только десять. Где же двое еще?

На этот вопрос ответили два выстрела из леса.

— За сопку пленных. Прудько и Кропоткину — в обход сопки, остальные — за мной!

Невоструев, перебегая от камня к камню, продвигался ближе к лесу, в то же время понимая, что этим маневром он и те, кто бежал с ним, могут только занять удобную позицию для боя, не дать оставшимся в живых басмачам отбить своих, если же басмачи начнут уходить, то помешать им смогут только те двое, что побежали в обход сопки. «Проскочили засаду. Видно, далеко вперед дозор выслали. Осторожная банда», — думал Невоструев, выбирая взглядом, за какой камень перебежать. Он стремительно поднялся, пробежал несколько метров и упал за укрытие. Две пули ударились о камень, обсыпав осколками гранита фуражку Невоструева.

— Дальше нельзя. Нужно удерживать их огнем, пока успеет Кропоткин. — Невоструев начал стрелять по лесу из винтовки.

Басмачи не ответили. «Уходят, поняли, что не смогут отбить своих. Но успеют ли Прудько с Кропоткиным? — подумал Невоструев, продолжая стрелять по лесу. В это время он услышал: «Товарищ командир, Кропоткин на сопке!»

«Молодец. Через сопку быстрей! Наверняка опередит!»

Красную сопку с той стороны, откуда стреляли басмачи, полукольцом окружала неширокая полоска густого леса, за которым высилась почти отвесная гранитная скала; там, где скала переходила в пологий подъем, была открытая поляна. Басмачи могли уйти от сопки только через эту поляну. Чтобы опередить бандитов, Кропоткин решил выйти на обратный скат сопки не в обход, а через нее. Так было быстрее и, кроме того, господствующая высота давала возможность лучше просматривать местность и более прицельно вести огонь. Кропоткин, однако, забыл, что на сопке и человека видно лучше. Он спешил и об осторожности не думал. Как только он взобрался на вершину, из леса ударили выстрелы.

«Уходят!» — по тому, откуда стреляли басмачи, определил Невоструев и повернулся к сопке, чтобы определить, успеет ли Кропоткин, и увидел, как тот упал. Из леса еще раз выстрелили по сопке.

«Если ранен — убьют! Спасать нужно!» — Невоструев, тоже забыв об опасности, кинулся к сопке. Пуля просвистела рядом, но не задела. Через минуту он уже был за сопкой в безопасности. По склону вверх карабкался с пулеметом Прудько. Он уже был почти у самой вершины, влез на нее, установил пулемет и, сделав очередь по лесу, хотел поднять и снести вниз Кропоткина, но упал и скатился с сопки — пуля пробила ему ногу.

Пограничники, оставшиеся за камнями перед сопкой, стреляли в ту сторону, откуда слышались выстрелы басмачей, но выстрелы наугад не достигали цели и не мешали бандитам вести прицельный огонь.

— Бьют, гады, хорошо! Не подступишься! — перетягивая жгутом ногу, говорил Прудько.

— Скорей нужно снять Кропоткина! Может, он жив!

Невоструев подбежал к пограничнику, охранявшему связанных басмачей, снял с него ремень, отстегнул ремни от его и своей винтовок, отвязал от сбатованных коней недоуздки и, сделав длинную веревку, вернулся к сопке.

— Останешься ниже. Насколько ремней хватит, — торопливо говорил Невоструев, привязывая один конец веревки к своему ремню, другую подавая Прудько. — Если что — стянешь!

Пограничники стали взбираться на сопку, Невоструев почти бегом, Прудько — медленно, сильно припадая на раненую ногу, у него кружилась голова, в сапоге хлюпала кровь, но он лез все выше и выше.

Как только голова Невоструева показалась над вершиной сопки, из леса, теперь почти от самой поляны, прозвучали выстрелы. Одна пуля мягко врезалась в землю сантиметрах в двадцати от головы.

«Хорошо стреляют!» — подумал Невоструев и по направлению выстрелов определил, что теперь басмачи перешли к самой поляне, что их уже ничем нельзя будет задержать, а придется преследовать, но это будет потом, а сейчас нужно спасать, если он еще жив, Кропоткина. Он пополз вперед. Рядом с головой просвистела вторая пуля.

«Быстрей, быстрей!» — работало сознание. Он, кажется, больше ни о чем не думал, только подгонял себя: «Быстрей! Еще одна пуля обсыпала комочками земли лицо. Невоструев ухватил Кропоткина за ремень, крикнул: «Тяни!» — и сам стал свободной рукой толкать от себя землю. Сантиметр за сантиметром он спускался с вершины. Стрельба прекратилась. «Уходят!» — понял он, оставил Кропоткина и переполз к пулемету. На поляну выскочили два всадника. Невоструев прицелился, нажал на спусковой крючок. Одна лошадь, будто споткнувшись, упала, за ней рухнула на землю другая, но всадники вскочили и, пригнувшись, кинулись к лесу и скрылись в нем. Снова над сопкой просвистели две пули и стало тихо-тихо; в этой тишине отчетливо послышался цокот копыт скакавшего во весь опор коня — это к месту боя торопился Манап Кочукбаев.

Возле трупа красноармейца Кропоткина (пуля попала ему в голову) стояли пограничники с зелеными фуражками в руках. Снял свой лисий малахай и Манап. Он задумчиво смотрел сквозь листву дерева на снежные вершины гор и думал о жизни. Ему вспомнилось, как совсем недавно Кропоткин и еще несколько красноармейцев, перевалив через скалистый хребет, неожиданно напали на басмачей, пытавшихся увести женщин и угнать скот из аула. Бой был короткий, жестокий. Никто из басмачей не ушел. Хозяева аула зарезали барана, приготовили бесбармак. Кропоткин ел бесбармак руками, хвалил повариху, смеялся.

— Честное слово, побьем всех басмачей, женюсь на казашке и останусь здесь! — восторженно говорил он, аппетитно пережевывая жирные куски баранины.

Перед глазами Манапа стояло улыбающееся лицо Кропоткина. — Горы вековечны, человек — нет!

— Война, Манап. Война! — сказал Невоструев и надел фуражку. — Догонять нужно тех.

Кочукбаев повернулся к нему.

— Бери, командир, двух человек. Перехватим! — Тоже надел малахай Манап, потом помолчав немного и как бы убеждая самого себя, проговорил:

— Другой дороги нет! Только по той щели смогут пройти.

Манап торопил своего Воронка, где можно, пускал его крупной рысью. Четверть часа они петляли по лесу, поднимаясь все выше и выше; лес становился реже и ниже и наконец кончился совсем. Впереди — гранитные скалы, ледники. Кочукбаев направил коня в расщелину, которая была такой узкой, что по ней, казалось, едва мог двигаться только один человек, но манаповский конь протиснулся в узкую щель и скрылся вместе с всадником за высокой гранитной скалой. Пограничники последовали за ним. Узкий коридор спускался круто вниз и, расширяясь, пересекал ущелье.

— Или где мы шли, или здесь пойдут. Другой дороги нет! — сказал Манап и слез с коня.

Спрятав лошадей, пограничники стали ждать.

— Без команды не стрелять! — предупредил всех Невоструев. По ущелью дул холодный ветер, мерзли руки и ноги, но никто не думал о том, чтобы погреть замерзшие руки и ноги — любое движение могло выдать засаду.

Ждать пришлось недолго. Впереди показались два человека. Шли они быстро, но бесшумно — мягкие ичиги, в которых были обуты басмачи, удобны в горах. Вот уже можно было разглядеть их лица: обветренные, небритые, грязные цветные чалмы, сбившиеся и растрепанные, грязные полосатые халаты, ножи на поясах и винтовочные стволы, торчавшие из-за спин. Когда басмачей от засады отделяло метров двадцать, Невоструев крикнул: