— Так бы подробно о Шакирбае знать, — заметил Борисов, когда майор, закончив читать, посмотрел на него.

— О нем легенд нет, — улыбнулся Рудков.

— Но есть факт, есть живые люди, которые могут помочь.

— Да, есть. Сын Семена Капалина — Илья Семенович. Линейный надсмотрщик отделения связи. В селе живет.

— Мне завтра уезжать, так я, видимо, вечером схожу к Капалину.

— Дом его все знают — он рядом с правлением колхоза.

Борисов вышел из канцелярии во двор заставы. На чистых, засыпанных речным песком дорожках серебрился иней. На клумбах между дорожками цвели астры, хризантемы. Невысокие деревья, окружавшие летнюю курилку, желтели на фоне побеленной стены; желтые листья лежали на скамейках, в бочке для окурков, врытой в землю.

Илья Семенович Капалин налил чай из кипящего на столе пузатого самовара в большие, ярко раскрашенные фаянсовые кружки.

— Все помню. Мне тогда двенадцать лет было. Особенно помню глаза и редкую черную бородку бандита. Как сейчас вижу, — Капалин подал Борисову чай, пододвинул ближе к нему сахар, — крепким мужиком отец был. Не совладали бы с ним. Сонного оглоушили. На сеновале любил спать… Кто-то сказал бандитам.

Говорил Капалин неторопливо. Лицо его было хмурым. Когда он замолкал, упругие желваки вздувались на скулах. Большими коричневыми руками он бесцельно передвигал кружку с чаем.

— Насиловать начали мать и сестренку, — говорил он. — Отец веревки силился разорвать — не мог. Отогнал, а бандиты смеялись. Я тоже стал разрывать веревки. Подскочил ко мне один. Глаза блестят, лицо красное. Прошипел сквозь зубы: «Лежи щенок!» — и нож в бок. Когда в себя пришел, слышу — спорят. Один говорит, что пора уходить за реку, другие настаивают переждать несколько дней, пока успокоятся пограничники, доказывают, что кто-нибудь уже на пост сообщил и пограничники наставят везде заслоны. Вот и все.

— А где эти несколько дней могли переждать бандиты?

— Ума не приложу. Давайте чай пить.

Но в этот вечер им так и не удалось попить чаю: на току кто-то сильно и часто начал бить в рельс. Удары звучали, как набат, и звуки эти насторожили и встревожили Капалина и Борисова. У колхозного правления тоже ударили в рельс. Капалин быстро вышел на крыльцо и крикнул:

— Лейтенант, хлеб горит!

Но Борисов и сам уже стоял на крыльце и видел взметнувшийся в небо яркий факел, от которого в темноту пучками летели искры. Горела соломенная крыша тока.

Борисов вместе с Капалиным побежали к току. Их обогнали две пожарные брички с наполненными водой бочками. На току уже были люди. Никто не тушил пожара — все понимали, что это бесполезно. Кто откатывал подальше от огня бочки с бензином, лежавшие метрах в пятидесяти от тока, кто прямо из-под горящей крыши, облившись водой, выкатывал зернопогрузчик, веялку, зернопульт, триер. Женщины подносили воду из ближних колодцев, обливали водой пшеницу и тех, кто спасал технику. Все работали молча, только председатель колхоза громко выкрикивал приказания.

Борисов стал помогать двум колхозникам, толкавшим веялку. Горячий воздух затруднял дыхание, на китель и голову (фуражка осталась у Капалина) сыпались горящие соломины, он, не переставая толкать веялку, стряхивал соломины. Какая-то женщина опрокинула на него ведро воды.

— Еще — взяли! — натужно прохрипел кто-то за спиной Борисова. Голос ему показался знакомым, он оглянулся и узнал старшину заставы Исаева. «Успели с заставы. Молодцы», — подумал лейтенант. Веялка пошла быстрее, и вот наконец стало легче дышать: горящая крыша осталась позади, но они продолжали катить веялку подальше от огня.

Кто-то громко крикнул: «Берегись!» Часть крыши рухнула. Раздались крики придавленных и обожженных людей. Все кинулись растаскивать горящие стропила, чтобы спасти людей и зерно. Людей вынесли, загоревшееся кое-где зерно раскидали и залили. Пожар затихал. Все ближе и ближе к току подбиралась темнота, вот она охватила весь ток, и в этой темноте торчали, как клыки огромного хищника, каменные столбы, а чуть в стороне чернел похожий на жирафа зернопогрузчик. Возле него старший лейтенант Малыгин в кителе, прожженном в нескольких местах, в фуражке, сдвинутой на затылок, тоже прожженной, разговаривал с председателем колхоза Петром Григорьевичем Тереховым. Борисов подошел к ним.

— На трудодни раздадим, а семян нет — покупать придется, — сокрушался председатель. — Стукнет по карману. Шесть человек из строя вышли. Сколько пролежат в постели, неизвестно. Хорошо хоть, что все живы остались.

— Почему загорелось, не выяснили? — прервал Терехова Малыгин.

— Думаю — подожгли. Крыша загорелась. Сторож ужинать уходил. Он первым и увидел, когда возвращался. Тревогу поднял.

— Кто же мог? — недоуменно спросил Малыгин.

— А кто его знает? Вы границу покрепче перекройте.

— Начальник всех на ноги поднял. Сам следовую полосу проверяет.

— Заметил — мало здесь ваших. Смотрите. Нужно будет, так поможем.

— Хорошо, Петр Григорьевич. Сторожа накажите. Других предупредите. А сейчас нам пора. — Малыгин попрощался с Тереховым и повернулся к Борисову. — Тоже на заставу?

— Фуражку у Капалина оставил.

— Завтра возьмете.

Старший лейтенант направился к машине, возле которой уже собрались солдаты, и, тихо переговариваясь о случившемся, курили.

— Все?

— Так точно! — ответил старшина Исаев.

— Поехали.

Борисов сидел на небольшом валуне у обложенной камнем могилы и смотрел на заржавевшую звезду. В ущелье было, как всегда, сыро и сумрачно. Над головой кружились, каркая, вороны. Было немного жутко. Лейтенанта раздражало карканье ворон, разочаровался он и в осмотре ущелья. Единственное, что заметил Борисов на почти отвесных темно-коричневых скалах с острыми зубцами и широкими трещинами, — это соломины и перья, торчавшие из трещин. То были гнезда ворон; вороны вылетали из этих трещин, кружились над головой, садились на скалы и, снова взлетая, каркали. Лейтенант еще собирался внимательно осмотреть то подножие горы, где ее огибала речка, но идти ему туда не хотелось. Он устал.

Вчера после пожара, когда он вернулся с Малыгиным, Исаевым и солдатами на заставу, майор Рудков сразу же послал и его и всех приехавших с ним на границу. До самого рассвета вся застава была на ногах. Инструкторы с собаками беспрерывно проверяли следовую полосу, на участках, где кто-либо мог пройти незамеченным, залегли пограничники.

Перемена, происшедшая с майором Рудковым в ту ночь, немного удивила лейтенанта. То же спокойствие, та же уверенность, но лицо было другим — сосредоточенным, озабоченным. Даже пыльные брови не казались лишними. А утром, когда почти все наряды вернулись с границы и доложили, что никаких признаков нарушения не замечено, когда вернулся инструктор с собакой, посланный к току после пожара, и тоже доложил, что вокруг тока все истоптано и никаких подозрительных следов там найти не удалось, майор Рудков вызвал дежурного по заставе.

— Вышлите наблюдателя на вышку, остальным — отбой!

— Есть!

Подождав, пока дежурный выйдет из канцелярии, Рудков обратился к Малыгину и Борисову.

— Зря шум подняли. И председатель ошибается. Не поджог это, какой-нибудь разиня окурок бросил — вот и пожар. Заснуть часок-другой нужно и нам.

— Я другое предполагаю, — ответил Борисов майору. — Следов банды тоже не могли обнаружить. Где-то она прошла, где-то пережидала? Может быть…

— Все может быть, лейтенант, но я верю фактам. А факты таковы: следов нарушения границы нет. Не было их вчера, не было позавчера, нет и сегодня.

— Я все же пойду в ущелье. Позавтракаю и пойду.

— Стоит ли?

Сейчас Борисов смотрел на заржавевшую звезду, вспоминал события минувшей ночи, слова Рудкова: «Стоит ли?» — и начинал уже сомневаться в правильности своего предположения. Подножие горы и берег реки он все же решил осмотреть и, если там тоже ничего не удастся обнаружить, то снова идти в село, говорить со старожилами, которые хорошо знают местность и могут подсказать, где пережидала несколько дней банда. «Нужно найти то место и проверить его», — как бы убеждая себя, проговорил лейтенант и встал.