Потом он пришел ко мне и, переминаясь с ноги на ногу (ох, уж эта привычка!), сказал:

— Товарищ капитан-лейтенант, меня тут доктора вроде бы забраковали… На сушу списывают вроде бы… Так вы бы заступились за меня, а? Смех ведь один — моряку на суше, сами понимаете…

Ефрейтор Василий Краюхин и рядовой Сергей Кедров в предрассветной темноте возвращались на застав. Они ехали по замерзшей реке, ближе к правому крутому берегу. Громобой Краюхина гулко стучал по льду. Прислушиваясь к цокоту копыт, Кедров ехал позади, стараясь не отстать, не сбиться с пути. Он тихонько похлопывал пугливого Игруна по залепленной снегом гриве и ласково шептал: «Спокойнее, спокойнее, дружок!»

Вдруг Игрун шумно всхрапнул и вздрогнул, будто его укололи чем-то острым. Отпрянув влево, он ошалело кинулся к середине реки, беспорядочными прыжками стал перемахивать через вздыбленные торосы. В какую-то долю секунды Кедров уловил, как под ним звонко треснул лед, и в тот же миг конь забился в проломе. Леденящая вода обожгла все тело солдата.

Плохо соображая, что случилось, Сергей попытался вытащить ноги из стремян, но не смог. Валенки наполнились водой, промокли ватные стеганые шаровары. Сергей приподнялся в седле, отчаянно закричал, зовя на помощь Краюхина…

Сквозь кисею метели он увидел большое темное пятно. Это был Громобой Краюхина — умный, осторожный конь, не раз испытанный в ночных пограничных походах. Не дойдя нескольких метров до пролома, Громобой остановился. Вспыхнул электрический фонарик. Острый луч описал круг и замер на одной точке. С седла соскочил Краюхин.

Игрун нервно дергал шеей, дрожал. Его темные, похожие на сливы глаза горели бешеным огнем. Кедров оцепенело сидел на коне. На рукавах и воротнике его полушубка, на шапке и автомате гранеными алмазами сверкала замерзшая вода.

Ветер и мороз усиливались. Сгущалась темнота перед рассветом. Хлопья снега, обгоняя друг друга, сыпались в черный пролом льда.

— Почему поехал сюда? — жестко спросил Краюхин. — Я все время колотил рукавицами. Не слушал?

— Игрун чего-то испугался, — стуча зубами, ответил Кедров. — Кинулся в сторону, как шальной. Помоги вылезти…

— Сиди пока тут. На льду будет холоднее. Дам сигнал на заставу.

Краюхин повозился с чем-то в темноте, потом выпустил в мутное небо две ракеты. Свет их мелькнул слабой искрой и моментально исчез. Седая, косматая пурга, казалось, поднялась до самых звезд.

— Не видели, конечно, — сокрушенно сказал Краюхин. — Придется самим выпутываться.

Он подошел к пролому.

— Не становись на кромку! — испуганно предупредил Кедров. — Подай лучше веревку, а то еще и ты свалишься!

— Не свалюсь, — сказал Краюхин. — Твой глупый Игрун попал в родниковую подпарину. Тут вешка стояла. Ее, видно, ветром сбило. Хорошо еще, что неглубоко и грунт твердый…

Ровный, сдержанный голос ефрейтора успокаивал Кедрова — в нем не было, как вначале, нервных, злых ноток…

А Краюхин со всех сторон оглядывал Кедрова и думал, как ловчее выдернуть его из пролома. Потом он сбросил с себя полушубок, засучил рукава гимнастерки, плотно лег на лед головой к Кедрову. Опустив руки в воду, освободил ноги солдата от стремян. Передохнув, сказал:

— Бросай рукавицы и бери меня за шею. Крепче, крепче. Руки в замок!

Упершись ладонями в лед, Краюхин поднатужился и вытянул Кедрова из воды.

— Да ты, брат, не так-то уж легок! — выдохнул Краюхин. — А по виду — перышко!

— Водой до костей пропитался, — прижимаясь к Краюхину, с трудом проговорил Сергей.

Краюхин раздел солдата — стащил шубу, валенки и шаровары, завернул его в свой теплый, сухой полушубок. Прикасаясь к Кедрову, он чувствовал, как тот вздрагивает всем телом, как выбивают дробь его зубы.

— Возьми мои валенки и штаны.

— Не надо, Вася. Лучше уж одному мерзнуть…

Краюхин как будто не слышал возражения. Сел на отжатый полушубок Кедрова, снял с ног валенки и штаны.

— Бери! — бросил он их Кедрову, а сам стал одеваться в сырое.

Возражать было бесполезно — это хорошо знал Кедров. Ноги быстро согрелись в сухих валенках, зубы перестали стучать.

— Вот так-то лучше! — довольно сказал Краюхин.

Они долго возились с Игруном, пытались вытащить его на лед, но ничего сделать не могли. Пролом был узкий… Игрун упирался грудью и боками в зубчатую кромку, испуганно храпел, стараясь подняться на дыбы, выбросить на лед передние ноги, но, обессиленный, снова опускался в воду.

— Садись на Громобоя и быстро на заставу! — вытирая рукавицей сырое лицо, сказал Краюхин.

— Не оставлю коня, — тихо ответил Кедров. — Ты, Вася, мог бы оставить Громобоя в такой беде? Мог бы?

В голосе солдата чувствовалось упорство, Краюхин больше ни о чем спрашивать его не стал, подбежал к Громобою, вскочил в седло и мгновенно исчез в снежной мгле…

Кедров лег на лед и, вытянув руку, стал гладить Игруна по обледенелой, вздрагивающей шее. В выпуклых глазах коня уже не было прежнего огня, они смотрели печально.

Медленно приближался зимний рассвет. Мгла постепенно редела, отступала к лесистым берегам. Ветер не прекратился и на утренней заре, а мороз крепчал. В сухих валенках и шароварах, в просторном полушубке с богатырского плеча Краюхина было тепло и уютно. Кедров подумал о Краюхине, который, не задумываясь, поскакал на заставу, навстречу леденящему ветру в промокшей насквозь одежде. Кедров знал Краюхина как пограничника, надежного на службе, твердого в любом трудном деле, но не предполагал, что у этого скуластого, грубоватого парня такая душа…

Сергей вновь глянул на мерзнущего в проломе Игруна. Ему показалось, что Игрун вот-вот упадет на дно реки, утонет. Кедров порывисто вскочил со льда, ухватился за гриву Игруна и соскользнул в пролом. Дальше все произошло как-то само собой: он уперся плечом в грудь коня, обхватил его шею руками. Игрун тоже плотно прижался к своему хозяину, положил голову ему на лопатки. Кедров чувствовал, как тяжко вздрагивает конь всем своим телом. С этой минуты солдат забыл обо всем на свете. Он сильнее и сильнее подпирал плечом грудь коня, прижимая его бок к кромке льда, чтобы не было пространства ни слева, ни справа, куда бы они могли свалиться. Кедров понимал, что если упадет Игрун, то он подомнет и его самого…

— Неужели не могли запомнить, где он остался?.

— Говорю, товарищ капитан, у седьмой вешки… Но ее, проклятую, ветром сбило…

— Надо было поставить. Может, он уже погиб, раз не откликается. Эх, Краюхин, Краюхин!..

Как во сне, Кедров слышал знакомые голоса, но не мог открыть рот, пошевелить языком. Голоса то приближались, то снова отдалялись, а потом глохли совсем. И в эти минуты было так страшно, охватывало такое бессилие, что, казалось, не будь рядом Игруна, он непременно бы свалился в воду…

Вдруг кто-то крикнул рядом:

— Быстрее сюда!

Кедров не помнил, как вытащили его на лед, переодели в сухую одежду, положили на сани и повезли на заставу…

Пять недель пролежал Сергей в госпитале с крупозным воспалением легких. Игрун довольно легко перенес это ледяное купание. Когда его вытащили из пролома, он так рванулся с места, что под его тонкими ногами только снежная пыль завихрилась да над рекой загудело отчаянно радостное ржание.

На заставе коня растерли крепкими соломенными жгутами, покрыли теплой попоной, влили в рот стакан спирту. А затем долго гоняли по манежу. Поэтому все обошлось благополучно, только спокойнее, осторожнее с этого дня стал Игрун.

Когда Кедров вернулся из госпиталя, то в свободное от службы время друзья почти не видели его в казарме.

— Опять пошел Игруна ласкать! — дружески посмеивался Краюхин. — Каждую пылинку сдувает. Даже чай без сахара пьет, все, до кусочка, Игруну скармливает…

Солдаты не только посмеивались над привязанностью Кедрова к коню, но и видели, какой преданностью отвечает ему Игрун, ранее слывший самым строптивым, норовистым конем на заставе. Теперь он с первого слова подчинялся хозяину, выполняя все его требования: ложился на землю, вскакивал, брал трудные препятствия на манеже. А когда Кедров оставлял Игруна, то конь сам подходил к солдату, клал на плечо сухую, легкую голову. Преданности Игруна Сергею стали завидовать все кавалеристы заставы.