Арсенжан, как называли в степи политического ссыльного Богатырева, хорошо владел казахским языком и долгие годы скрывался от полицейских на далеких зимовьях в сутулых юртах бедноты. Он рассказывал кочевникам о Пушкине и Лермонтове, о декабристах и революционерах нового века, а самое главное — об Ильиче. Говорил он об этом горячо и страстно, заражая всех своим волнением.

Арсентии был своим человеком в каждом ауле высокогорья, и любой бедняк посчитал бы великой честью выдать за него свою дочь, да и девушки, наслышанные о нем, были бы счастливы соединить свою судьбу с Арсенжаном, но он ни одной из них не делал предложения, а когда аксакалы намекали на женитьбу, отвечал:

— Как вырвем из рук баев власть, так и свадебный той устроим.

Сбылась мечта Арсентия: революция принесла свободу народам степи, в первый же год, как организовался колхоз, избравший его председателем, он женился на бойкой красавице Илиме Усеновой и вручил ее отцу акт о передаче артели на вечное пользование землей. «Это, — сказал Арсентий, — мой калым за невесту». Растроганный старик ответил: «Такого калыма, сын мой, ни один бай во всем Семиречье не видывал. Да будет жизнь ваша светла, как солнечный день».

Были у Илимы и Арсентия солнечные дни, наполненные любовью и счастьем, но скоро над родной степью нависли тяжелые тучи: подняли голову баи и муллы, белогвардейцы и контра разных мастей. Запылали селения, полилась людская кровь.

На колхоз «Светлый путь», где председательствовал Арсентий, напала банда, но отряд коммунистов-добровольцев дал ей отпор, а потом, собрав мужиков всей округи, ушел вместе с красноармейцами громить бандитские шайки. Не отстала от Арсентия и Илима. Она была в отряде и заботливым хозяйственником, и медсестрой, и поваром, а по вечерам у партизанского костра пела песни.

За красивый звонкий голос комотрядовцы называли ее жаворонком и особенно ревниво оберегали в походах. «Нельзя потерять песни Илимы, потому что без песни погибнет весь отряд», — говорили они.

В один из вечеров, когда отряд Арсентия отдыхал после горячего боя, прискакал из аула мальчик и сообщил, что бандиты расстреляли отца Илимы, сожгли все дома и угнали колхозный скот. За ночь комотрядовцы совершили пятидесятикилометровый марш и на рассвете настигли банду на Мраморной горе.

— В перестрелке наш Арсентий был смертельно ранен, — дед Босали, сказав это, помолчал немного и добавил. — Это был большой души и очень большого мужества человек. Арсентий пулями высек свои следы на граните Мраморной. А теперь вот вы пришли сюда и тоже след свой должны оставить. Я думаю, что служба пограничная и есть тот самый гранит, на котором не так легко оставить след своей жизни, но коль добром да воинской удалью оставите на нем память, века не выветрится оно, как вот его, Арсентия, дело.

Босали хотел закончить этим свой рассказ, но мы спросили о судьбе отряда, и аксакал продолжил повествование, захватившее нас своей драматичностью.

Молодой тогда Босали стал командиром отряда, исколесил все Семиречье в погоне за бандами. Илима была у него разведчицей. Она, одеваясь то нищенкой, то торговкой или знахаркой, ходила по аулам и, напав на след банды, сообщала об этом в отряд. Босали поднимал комотрядовцев и всегда неожиданно обрушивался на врага, за что бандиты прозвали его красным коршуном.

Илима ждала ребенка, хотела сына, чтобы назвать именем отца, но родилась дочь. Роды принимал командир отряда Босали. Он же был и ЗАГСом, выдавшем справку, что у бойца Илимы Богатыревой родилась дочь, которую назвали именем отца — Арсеной.

Посвящение новорожденной в ореол славного имени отряд отпраздновал в небольшом селении, где и оставил Илиму с дочерью на попечение старой женщины.

Как только Арсена окрепла, Илима вернулась в отряд. К тому времени обстановка сложилась очень тяжелая. Большая банда прорвалась через границу и засела в станице. Надо было найти ее слабые места и неожиданным ударом уничтожить грабителей. И сразу встал вопрос, кого послать в разведку.

— Лучше меня никто с этим делом не справится. Возьму Арсену и пойду. Кто бросится на женщину с ребенком? Кто?! — требовала Илима ответа у Босали, но тот молчал, не решаясь послать ее на столь рискованное задание, тем более, что риску подвергались два самых близких человека — жена и дочь погибшего друга.

И все-таки Илима настояла на своем. Она проникла в бандитское гнездо, раздобыла нужные сведения и передала их командиру. Собственно, это-то и решило исход операции: застигнутые врасплох, бандиты разбежались. Не уцелела и Илима. Незадолго до конца боя ее сразила вражеская пуля. Оставшуюся Арсену Босали принял как родную.

Рассказав эту историю, Босали погладил свою седую бороду, гордо улыбнулся и заключил:

— Теперь моя Арсена большой человек, доктор наук. Скоро в гости приедет. Есть у ней и Арсентий, внук, значит, мой.

Сменялись дни, точно часовые на границе, и каждый из них преподавал нам все новые и новые уроки, один поучительнее другого, но не забывались слова Босали о следах на граните. Проезжая мимо одинокой мельницы, где хозяйничал Босали, мы чувствовали себя в большом долгу перед ним и старались хоть чем-то помочь ему: кто охапку дров привезет, кто первый весенний цветок подарит, кто «забудет» папиросы, сгущенное молоко, сыр или конфеты, а Мраморная стала для нас тем районом нашей службы, где никто не смел не только допустить небрежность, но и даже пожаловаться на усталость.

Весной, когда буйно зацвели горные маки, комсомольцы заставы решили привести в порядок могилу Арсентия Богатырева. Наш Гвоздик, ставший к этому времени активнейшим общественником (он был членом комсомольского бюро и отвечал за работу среди местной молодежи), перед самым выходом на Мраморную подошел ко мне и, лукаво улыбаясь, предложил:

— Надел бы фуражку брата. Будь я на твоем месте, поступил бы сегодня именно так. Там все село будет, понял? — это насторожило меня и озадачило: вдруг Гвоздик возьмет да брякнет об этой фуражке, мол, есть у нас тоже потомки пограничников.

— Ты что задумал? — спрашиваю сияющего Гвоздика, а он спокойненько отвечает:

— Что, поджилки вздрогнули? Не по тебе, видно, гранит пограничья. А я вот решил навсегда надеть зеленую фуражку, в училище этой осенью пойду.

Гвоздик, свалив на меня тяжелую ношу раздумий, убежал по своим делам организатора предстоящих торжеств на Мраморной, а я, оставшись один, крепко задумался. Чем больше раздумывал об истории, рассказанной Босали, тем все больше меня одолевали сомнения. В самом деле, почему Арсентий, Илима, Босали пулями высекали свои следы на граните, а я?.. К тому же пули сейчас не свистят на Мраморной. А если бы свистели?.. Мне сделалось стыдно за свою нерешительность. Я круто повернул к заставе. На митинг я пришел в зеленой фуражке брата.

Как я и ожидал, Гвоздик действительно не удержался от искушения на митинге, он заявил, что мы, молодежь, готовы идти по трудным дорогам отцов и братьев, нести дальше их эстафету. Прозвучало это немного пафосно. Но ему горячо и долго аплодировали.

Осенью мы с Гвоздиком поехали в Алма-Ату и, выдержав вступительные экзамены, надели курсантские погоны.

Слова, вынесенные в заголовок этого очерка, позаимствовал я из выступления генерал-майора Н. Д. Пескова на вручении отряду республиканского переходящего Красного знамени. Генерал сказал:

— У этого знамени есть одна особенность: оно переходящее. Орден, который советский народ прикрепил на боевое знамя вашего отряда, не может перейти к другой части, он завоеван ратным трудом поколений пограничников, служивших в вашем отряде и служащих сейчас. Это же знамя у вас могут отобрать те, кто не остановится на достигнутом, не будет топтаться на месте, не самоуспокоится. Желаю вам никогда не испытать горечи расставания с ним!..

«Медаль за бой, медаль за труд — из одного металла льют». Я смотрю на два знамени. Оба из тяжелого шелка, одинаковое золотое шитье. Только на первом, у которого всегда стоит часовой, сияет орден Красного Знамени. Прикреплен он недавно — в конце декабря прошлого года. Орден № 549506. Знамя намного старше своих часовых и даже большинства офицеров, отдающих ему честь, проходя в штаб. Знамени скоро пойдет сорок первый год.