— Тимофеев? — спросил Головин часового.

— Я, товарищ командир.

— Значит, на заставу?

— Да. Говорят, скоро отправка. Наше отделение — на одну заставу.

— Ну, Тимофеев, неси службу, как положено пограничнику.

— Попрощаться-то придете, товарищ взводный?

— Конечно. Пошли, Антон!

Командиры миновали проходную и оказались на темной улице.

— Хорошие ребята на заставы уходят. С такими можно границу охранять. Уральцы, сибиряки. Кремень люди. Почти все комсомольцы.

— Да, комиссар, на них можно положиться. С такими ребятами я под Барахудзиром с бандой дрался. Орлы ребята. А ведь впервые под пулями были.

— Вот мы и дома! Хорошо, что квартиру нам дали недалеко от отряда. А то бы приходилось каждую ночь грязь месить. Зайдем ко мне, чайку нам Валя согреет.

— Нет, Антон, — отказался Головин. — Ночь глухая. И Вале покой нужен. Небось сынишка ее совсем замучил. А тут я еще.

— Феликс действительно горласт. Мне по ночам часто приходится с ним возиться.

Друзья зашли в дом и, распрощавшись в коридоре, разошлись по своим комнатам. Головин не стал зажигать лампу. Скинул сапоги, стянул гимнастерку и все это аккуратно, по старой армейской привычке уложил на стул. Лег, но сон долго не приходил. О многом думалось Ивану. О том, что уж больно беспокойна пограничная служба. И трудна.

…За четверть часа до подъема Головин и Онопко были уже в штабе, узнали у оперативного дежурного, что ночь на участке прошла спокойно, если не считать нескольких мелких стычек с бандами в отрогах Джунгарского Алатау.

Подъем прошел как всегда. Учебный дивизион выстроился на плацу. Командиры приняли рапорты и приказали отделенным готовить людей к отправке на заставы. И уже после завтрака несколько групп красноармейцев отправилось к границе.

В штабе встретил Головин отделкома Павла Слесарева, черноволосого, кряжистого уральца, своего прошлогоднего питомца школы младших командиров, где Иван тоже был весь период обучения взводным, а Онопко — политруком.

— Зачем прибыл? — спросил Слесарев.

— За пополнением, — ответил тот. — Приказано новобранцев на заставу сопровождать.

— Что ж, забирай. Хороших ребят тебе выделили. Много земляков. А как у тебя служба идет?

— Нормально служу. Застава в горах. Кругом яблоневые сады. В горах озера.

— Кто там против вашего участка действует?

— Квитко. Из анненковцев. Хитрая бестия! Никак не можем поймать мерзавца.

— А начальник-то кто?

— Зайчук. Кондрат Николаевич.

— Знаю. Вместе в кавалерийской школе имени Буденного учились. Боевой командир. После школы его в дивизион ОГПУ направили, а меня на заставу. Кстати, в кавдивизионе под началом Зайчука наш комиссар Онопко службу проходил. Передавай большой привет Кондрату! Сам-то ты в боях бывал?

— Как же без этого! Чуть не каждый день стычки.

После полудня Головин и Онопко провожали на заставу тринадцать своих питомцев. Хоть не мастер говорить Иван Семенович, но все же короткую напутственную речь пришлось держать. Онопко настоял. Говорил взводный:

— Служить вам придется на заставе, которой мой однокашник по кавшколе Зайчук командует. Боевой командир, всю гражданскую прошел, махновцев мы вместе с ним били. Строг, поблажек от него не ждите, но справедлив. Положение на участке заставы серьезное. Не бахчи охранять идете, а государственную границу. Не посрамите взвода, своих командиров. Буду на вашем участке — поговорим. А может, в бою свидеться доведется. Прощайте пока!

Головин и Онопко стояли на высоком штабном крыльце и провожали взглядом своих бойцов, словно орлят, покинувших родное гнездо. Дали ли они, их командиры и воспитатели, крылья птенцам? Это покажет первая же схватка на том участке, куда увел новобранцев отделенный командир Павел Слесарев. Глядя, как последний боец скрылся за воротами, Головин сказал Антону:

— Ты, комиссар, уверен в них?

— Уверен, командир.

— И я уверен. Хорошая штука — уверенность.

Двор сельского кооператива с утра и до позднего вечера кишмя кишел. Кого тут только не было! Крестьяне из окрестных сел и аулов приезжали в Кзыл-Агач за спичками и солью, за мануфактурой и керосином. Конец марта. Из недавно организованных колхозов прибыли подводы за семенным зерном, что было свезено сюда и сложено в нескольких амбарах. Семенное зерно распределял по наряду районного исполкома его секретарь Адильбеков, расположившийся с толстым потрескавшимся портфелем за пустым ящиком на широком дворе, окруженном со всех сторон добротными постройками прочной саманной кладки. Крепкие ворота широко распахнуты. Подводам во дворе было тесно. И на залитой весенней грязью площади перед кооперацией было многолюдно, словно на ярмарке. К середине дня у коновязей негде было приткнуться — так густо стояли лошади.

Но не только торговыми делами занимались люди у складов и в конторе. Районный уполномоченный по подписке на газеты вертелся тут же. Из любого села и аула Биен-Аксуского района можно было встретить здесь человека и расспросить, как у них там с подпиской. Уполномоченный по натуре своей был трусоват и боялся далеко отъезжать от Кзыл-Агача. Время неспокойное. Через границу то и дело рвутся банды.

Собрались во дворе и допризывники из окрестных сел. Только что в Талды-Кургане закончились учебные сборы. Человек пятьдесят допризывников должны были переночевать в кооперативе, чтобы с рассветом отправиться дальше: в Абакумовку, Черкасское, Петропавловку, Сарканд и другие села.

Кооперативный двор стоял на отшибе, невдалеке от дороги и моста через маленькую степную речушку.

Далеко за полдень по дороге прогромыхало несколько подвод. Они свернули к кооперативу. С передней телеги соскочил чернобровый пограничник со знаками различия отделенного командира — тремя треугольниками на зеленых петлицах. Он подал команду — и опустели вмиг другие подводы. Молодые бойцы в новенькой красноармейской форме и островерхих буденовках выстроились перед своим командиром.

— Здесь будет привал на ночь, — говорил отделенный. — Сейчас я разведаю обстановку. Никуда не расходиться, быть возле подвод.

Он вошел во двор, поискал глазами дверь, за которой можно было бы разыскать начальство. Но никаких табличек на дверях не было. Пришлось расспрашивать. Нашел счетовода Фейсенко, представился:

— Отделком Слесарев. С командой следую по своему маршруту. Решил здесь заночевать. Да и подводы надо. Из Талды-Кургана подводчики только до вашего села везут.

— Что ж, хорошим гостям мы всегда рады. Загоняйте подводы во двор, распрягайте лошадей. Завтра сельсовет вам подводы выделит. Как на дороге? Спокойно?

— Спокойно. Прибыли без происшествий. А у вас?

— О банде какого-то Кивлева слухи ходят. Будто собрал он несколько тысяч бандитов и движется на Талды-Курган. У вас, пограничников, ничего неизвестно?

— На этот счет никаких данных не поступало.

Через полчаса, когда во дворе стало просторнее, Слесарев приказал загнать туда подводы, распрячь лошадей и задать им корм. Разбрызгивая грязь, перемешанную со снегом, подводы въехали во двор.

Впервые своих нынешних подчиненных Слесарев увидел в отряде. Они стояли в строю на плацу и на первый взгляд ничем не отличались друг от друга: в одинаковых островерхих буденовках и серых солдатских шинелях с зелеными пограничными петлицами. Он вызывал по списку, полученному в штабе.

— Лощинский.

— Я! — донесся голос из строя.

— Пять шагов вперед.

Высокий боец, четко печатая шаг, вышел из строя.

— Мокрослоев!

Из строя вышел белокурый кряжистый парень, косая сажень в плечах. Но не было у него настоящей солдатской выправки, как у Лощинского. Ремень не заправлен как положено под хлястик, а надет поверх него. Не по форме сидела и буденовка. Это уже непорядок. Слесарев считал, что дисциплина начинается с внешнего вида бойца. Неряшливый человек не может быть хорошим красноармейцем. На заставе этим Мокрослоевым придется заняться…