Кровь заливала их тела, текла, словно струи реки Когава. Мёртвые тела заполнили двор пагоды, и стали как туши в месте забоя скота. Когда-то в эпоху Тан в год Кигай[749] погибли в варварской пыли пять тысяч человек в куньих и парчовых шапках[750], говорят, что в сражении при Тунгуань миллион солдат погиб в водах реки.

Несмотря на то, что всё это, по-видимому, не превзойти, но теперешнюю сцену взгляд не выдерживал и рассказать о ней слов не хватало. Его величество и бывшие государи, увидев этих мёртвых людей, лишились печени и сердца и только сидели ошеломлёнными.

Между тем, правительственное войско под командованием Пятого принца захватило его величество и бывших государей и первым делом вошло в храм Долгой славы, Текодзи, где его величество сам изволил передать Пятому принцу три священных регалии[751], а также Гэндзе, Сусаго[752] и даже будд и бодхисаттв из государевых покоев. Это было как во времена падения династии Цинь, когда циньский Цзыин погиб из-за основателя династии Хань. С печатью сына Неба на шее[753] он ехал в простой телеге[754], запряжённой в белую лошадь, и был доставлен до окрестностей Чжидао.

Старший советник, его милость Хино-но Сукэна был верноподданным сановником, которому особенно благоволил нынешний государь[755], поэтому он опасался за себя, думая, какие опасности он ещё встретит. Зная, что в этих местах, в пагоде на перекрёстке дорог, часто бывают странствующие монахи, Сукэна сказал, что должен принять постриг.

Странствующие монахи принимают обеты сразу и, не успевают они рта раскрыть, как им сбривают волосы. Его милость Сукэна обратился к странствующему монаху:

— Не произнесёте ли четырехстрофную гатху[756], которую декламируют, когда постигаются в монахи? — но тот монах, похоже, не знал её текста и произнёс «Ты рождён животным, но обрети же просветлённое сердце!».

Томотоси, губернатор провинции Микава, тоже решил здесь постричься в монахи и уже вымыл волосы, но, услышав об этом, монах развеселился:

— Скажи, что постригаешься в монахи потому, что тебе жалко своей жизни. Весьма печально повторять, что ты рождён животным.

Так же точно тут и там выбыли из строя те вельможи и гости с облаков, которые до сих пор изволили неразлучно следовать вместе со всеми: они укрылись от мира, постригшись в монахи, и разошлись. Теперь сторонников его величества, наследного принца и бывших государей не осталось никого, кроме двоих — Цунэаки и его милости Ёримицу. Все они в непривычном окружении вражеских войск, в паланкинах грубого плетения были возвращены в столицу. Зеваки высокого и низкого звания, стоя на перекрёстках дорог, говорили:

— Как это удивительно! В прошлые годы говорили, что прежнего императора захватили в Касаги, и воздаянием ему была ссылка в провинцию Оки. Но не прошло и трёх лет, как он прибыл назад. Это стыдно. Можно сказать так: мы слышали, что вчера это было горе, случившееся в другой провинции, сегодня же это пытка для нас самих. Этот государь тоже куда-то будет препровождён в ссылку и в душе будет страдать.

Так говорили и те, кто имеет сердце, и те, кто его не имеет. Люди, которые все видели, каждый раз думали о том, что своими глазами наблюдают осуществление принципа кармы, и не было таких, кто не увлажнил бы свои рукава слезами.

Между тем, слух о том, что прошлой ночью его величество и бывшие государи уже препровождены в Рокухара, и никто из них не смог проехать к востоку от застав, в час Лошади[757] следующего дня достиг Тихая, поэтому в замке обрадовались и воспряли духом, как радуется в лесу птица, выпущенная из клетки. Осаждающие же казались жертвенными баранами, которых притащили к храму для поклонения предкам. Как бы там ни было, поскольку они на один день опоздали, там всё скапливались бродячие воины и создавали на горных дорогах трудности, и ранним утром десятого дня сто с лишним тысяч всадников, осаждавших Тихая, направились в сторону Южной столицы[758]. Впереди было полным-полно бродячих воинов. Сзади их тоже поспешно преследовали противники.

Как это всегда бывает, когда большие воинские силы собираются пуститься в бегство, люди побросали луки и стрелы, родители разлучались с детьми, старшие братья с младшими; они бежали в беспорядке, стараясь опередить один другого. Некоторые попадали в безвыходное положение на бездорожье, у обрывов каменных скал, и разрезали себе животы, некоторые падали в ущелья глубиной во много тысяч дзё и на мелкие части ломали себе кости. Неизвестно, сколько их было миллионов человек.

Поначалу, думая, что войско их сторонников назад не повернёт, нападающие лишь давили на противника, поэтому некому стало убирать заставы в долинах и растаскивать завалы. Натыкаясь на препятствия, всадники падали с коней, а свалившись, погибали, затоптанные другими людьми. Они отходили по горной дороге на протяжении двух или трёх ри, преследуемые десятками тысяч врагов, и ни разу не вступали с ними в сражение, поэтому войско наступавших, которое до сегодняшнего утра, как казалось, насчитывало больше ста тысяч всадников, убитыми потеряло немного, но оставшегося в целости войска, не брошенных коней и доспехов почти не было, По этой причине до нынешнего времени у подножья горы Конгосэн и вокруг дороги, идущей по долине Тодзедани, не было человека, чьи белые кости не имели бы отверстий от стрел и рубцов от мечей. Они были укутаны мхом и завалены. Однако из основных военачальников ни один по дороге не был убит, и, хотя из того, что они остались живы, проку не было, к полуночи все прибыли в Южную столицу.

О том, что старший помощник начальника Ведомства гражданской администрации господин Асикага Такаудзи стал врагом, сразу не узнали, потому что из-за дальности дороги срочный гонец не прибыл, и в Камакура известия не было. Как раз в полночь второго дня пятой луны третьего года правления под девизом Гэнко[759] второй сын его милости Асикага его милость Сэндзюо удалился в долину Фкураноя[760], а куда он поехал потом, — неизвестно.

Поэтому благородные и низкие жители города Камакура подняли крупные беспорядки, говоря, что дело это весьма значительное. Поскольку дорога до Киото дальняя, ясных объяснений того, как там обстоят дела, не было. Считая, что там всё внушает тревогу, в столицу послали двух гонцов — Вступившего на Путь Нагасаки-кагэю Саэмона и Вступившего на Путь Суханомоку Саэмона. В городе Такахаси провинции Суруга они встретились со срочными гонцами из Рокухара.

— Его милость Нагоя изволил погибнуть, его милость Асикага стал противником, — сказали те, и оба посланника повернули назад в Камакура:

— В таком случае дела в Камакура тоже внушают беспокойство.

Тогда старший сын Такаудзи, его милость Такэвака, находился в горах Идзу[761], а его дядя, государственный советник Рёбэн-хоин, служки и тринадцать человек, имевшие общее с ними пристанище, приняли облик отшельников-ямабуси и тайно отправились в столицу, но на равнине Укисима встретились с теми двумя гонцами. Суха и Нагасаки хотели взять их живыми, но государственный советник-Печать Закона, хоин, не произнёс ни слова, но, не сходя с коня, разрезал себе живот и упал ничком на обочину дороги. Нагасаки на это сказал: