— Я не верю твоим словам. Выходит, теперь ты можешь похитить мастерство сотворения?! — спросил он.
Ничего не отвечая, Хань Сян ударом опрокинул стоявший перед ним изумрудный поднос, тут же сгрёб осколки в кучу, и вдруг обнаружилась прелестная яшмовая ветка с цветами пиона. Поражённый Чан-ли взглянул на неё и увидел стихотворную строфу, золотом начертанную между цветами:
Облака лежат на горном пике Цинь.
Где мой дом?
Снег в объятьях держит Ланьгуань, —
Не пройти коню.
В изумлении читал это Чан-ли, преисполненный грусти, перечитывал снова и снова, но изящество и глубина той фразы была лишь в её построении, и трудно было понять её цель и заключение. А когда он взял ветку в руки и пожелал рассмотреть её, она вдруг исчезла.
Именно с тех пор и стало известно людям в Поднебесной, что Хань Сян постиг искусство магов-отшельников.
Некоторое время спустя Чан-ли был вынужден отправиться в Чаочжоу, обвинённый в том, что порвав с Законом Будды, он подал государю петицию, призывающую почитать учение Конфуция. Смеркалось, лошадь упрямилась, а дорога впереди была ещё далека. Когда изгнанник обернулся, чтобы посмотреть в сторону далёкой родины своей, на горном пике Цинь лежали облака, и поэту не угадать было мест, откуда он прибыл. Опечаленный, захотел он взобраться на обрыв высотою в десять тысяч жэнь[109], но Ланьгуань завалило снегом, так что не было даже дороги, чтобы пройти вперёд. И когда, потеряв надежду сделать хотя бы шаг вперёд или назад, он повернул голову, рядом внезапно оказался неизвестно откуда взявшийся Хань Сян.
Обрадовавшись, Чан-ли сошёл с коня и, взяв Хань Сяна за рукав, промолвил сквозь слёзы:
— Той, начертанной среди яшмовых цветов фразой, что показал ты мне в прошлом году, ты заранее поведал о горестях ссылки. Теперь ты опять пришёл сюда. Но предначертанное мне я уже знаю: в конце концов, отторженный от людей я умру от горя, назад мне не вернуться. Другой встречи у нас не будет, теперь настаёт наша разлука навек. О, какие страдания терплю я!
С теми словами в продолжение прежней строфы он сложил стихотворение из восьми строк и отдал его Хань Сяну:
Поутру к Небесам Девятистворным[110]
с петицией я обратился,
А к вечеру был сослан в Чаоянь,
за восемь тысяч ли.
Деянья мудрого и светлого владыки
желая зла лишить,
Увы, в упадке и гниении
оставшиеся годы обречён скорбеть!
Облака лежат на горном пике Цинь,
но где мой дом?
Снег держит Ланьгуань в объятьях,
и не пройти коню.
Я знаю, ты пришёл издалека,
и должен сердце ты иметь,
На душно-смрадных берегах реки
мои собрать ты хочешь кости.
Хань Сян положил бумагу со стихами себе в рукав, и разминулись они с Чан-ли, стеная; один пошёл на восток, другой на запад.
Ах, как верно это сказано: «При дураках сны не рассказывай». Глупы же были люди, слушавшие те беседы, когда они претили им!
7
О НАРУШЕНИИ ЁРИКАДЗУ ВЕРНОСТИ
Один из группы заговорщиков, приближённый из Левой гвардии Токи Ёрикадзу был женат на дочери управляющего из Рокухара, офицера Левой гвардии охраны дворцовых ворот Сайто Таро Тосиюки. Он очень её любил и всё задумывался о том, что ежели в мире произойдут раздоры и ему придётся участвовать в сражениях, то вряд ли отыщется один шанс из тысячи, чтобы он не погиб.
Мысль о разлуке заранее повергала его в уныние, и однажды ночью, проснувшись, он поведал жене:
— И то, что мы останавливаемся на ночлег под сенью одного дерева, и то, что черпаем из одного потока[111], — всё это глубоко связано со множеством наших прежних жизней, тем более, что уже больше трёх лет мы неразлучны друг с другом. Сколь сильны неусыпные мои о тебе помыслы, отражается на моём лице, и ты, видимо, замечаешь это время от времени. Так вот, — среди людей распространено непостоянство. Но раз при встрече с тобой мы согласились на это, — если теперь ты услышишь, что плоть моя перестала существовать, тогда и после того, как меня не станет, сохрани, пожалуйста, своё сердце верной жены и вымаливай для меня счастье в будущем мире. Ежели мы когда-то возвратимся в мир людей, то снова продолжим наш уговор стать супругами; если же родимся в Чистой земле[112], мы непременно станем ждать того, чтобы поделить пополам место на чашечке одного лотоса.
Так, не называя причины, твердил он ей и обливался слезами.
Поражённая этими словами жена выслушала его и, горько рыдая, спросила:
— Отчего они, эти странные твои речи?! В этом мире, где не ведаешь даже, о чём можно уговариваться на завтра, ты взываешь к моим чувствам, чтобы я не забыла наш уговор до грядущего мира! Здесь что-то не то, и я не верю, что дело так просто.
Вконец потеряв присутствие духа, муж признался ей:
— Оттого это, что я получил приказ императора. А когда тебя просит государь, то нет способа отказать ему; когда же примкнёшь к мятежу августейшего, трудно рассчитывать на один шанс из тысячи, чтобы сохранить свою жизнь. Горечь приближающейся разлуки так сильна, что становится жалко, и я решил поведать тебе обо всём заранее. Но остерегайся, чтобы ни один человек не узнал об этом!
И он велел ей крепче сжать губы.
Но, поскольку у его жены душа была труслива, то, встав поутру, женщина об этом деле глубоко задумалась и решила, что если государев августейший мятеж не удастся, то и мужей, к нему примкнувших, безвременно убьют, если же, напротив, погубят воинские дома, то надобно, чтобы остался в живых хотя бы кто-то из её родственников. А если дело обстоит так, то, рассказав обо всём отцу своему Тосиюки, она сделает Приближённого из Левой гвардии нарушителем верности[113]. «Как бы это и делу помочь, и родственникам посодействовать», — подумала она и, спешно побежав к отцу, по секрету рассказала ему о том деле всё, как оно было.
Сайто очень испугался и немедленно вызвал к себе Приближённого из Левой гвардии.
— Я услышал нечто поразительное. Правда ли это?! Тот, кто в нашем мире замышляет такое, должен быть не кем иным, как человеком, который, обхватив камень, ныряет в омут. Если потечёт из чужого рта[114], то казнить могут всех, включая и нас с тобой, поэтому Тосиюки хочет срочно рассказать главе Рокухара обо всём, что ты поведал ему, и вместе с тобой избежать этого наказания. Что ты об этом думаешь? — спросил он Ёрикадзу.
Но отчего же должен был поразить этот вопрос того, чьё сердце позволило женщине узнать о таком великом деле?! Он сказал так:
— Я стал единомышленником в этом деле по подстрекательству моего однофамильца Ёрисада и Тадзими Сиродзиро. Так или иначе, Вы только предложите, как облегчить здесь мою вину!
Ещё не рассвело, когда Сайто отправился в Рокухара и досконально изложил все подробности дела. И тут же, не теряя времени впустую, в Камакура послали верхового гонца; воинов, что находились в столице и за пределами города, скликали в Рокухара и всех прибывших сразу же отмечали.
В это время в провинции Сэтцу, в местности под названием Кудзуха, тамошние низшие дружинники ослушались наместника и начали сражение. К управляющему теми местами, чтобы по распоряжению из Рокухара навести порядок в конторе поместья, вызвали сторожей-сигнальщиков от сорока восьми костров[115], а также бывших в столице воинов, и о причине вызова им было объявлено. Это задумали для того, чтобы участники мятежа не разбежались. Ни Токи, ни Тадзими и мысли не допускали о грозящей им опасности, а находились каждый у себя дома, готовясь утром выступить в Кудзуха.
