Сначала Кумавака взял малый меч, заткнул его за пояс, потом извлёк большой меч и приставил его под сердце Сабуро. Потом подумал: «Убивать спящего — всё равно что мёртвого; разбужу-ка я его!». И неожиданно пнул ногой подушку. Напуганного этим пинком врага Кумавака пронзил ударом большого меча выше пупка до самой циновки, повернул меч и перерезал недругу дыхательное горло, после чего со спокойным сердцем спрятался позади усадьбы в низине, заросшей бамбуком. Хомма Сабуро успел вскрикнуть, когда меч проходил сквозь его грудь. Стражники всполошились, зажгли светильники, и когда осматривали это место, увидели окровавленные следы маленьких ног.

«Ну, это дело рук господина Кумавака. Вода во рву глубока, так что он вряд ли убежал за ворота. Отыскать и зарубить!» — с этими словами они взяли в руки по зажжённому сосновому факелу и принялись обыскивать вокруг всё, даже места под деревьями и в тени от травы. Разве теперь мог убежать куда-нибудь Кумавака, скрывавшийся посреди бамбуковой низины? Он подумал, что уж лучше покончить с собой, чем попасться им в руки, но теперь, после нападения на ненавистного врага своего батюшки, исполнить долг верного подданного и почтительного сына значило для него, во что бы то ни стало сохранив свою жизнь, стоять за августейшее дело государево и осуществить заветное желание отца. Поэтому Кумавака вернулся к мысли о том, чтобы в первую очередь попытаться бежать. Хотел было перепрыгнуть через ров, но при ширине в два дзё[233] глубина рва была более одного дзё, так что преодолеть его не было возможности. Тогда он решил перейти ров как бы по мосту, быстро взобрался на ствол китайского бамбука, что склонялся надо рвом, наклонил его верхушку в сторону другой стороны рва и с лёгкостью этот ров преодолел.

Стояла ещё глубокая ночь. Кумавака направился в сторону порта, намереваясь сесть на корабль и добраться до противоположного берега. Постепенно, пока под покровом темноты он шёл в сторону моря, рассвело, скрытно передвигаться по дороге стало невозможно, поэтому Кумавака решил притаиться и подождать, пока стемнеет. Он укрылся среди густых зарослей конопли и полыни. Врассыпную проскакало человек сто сорок-сто пятьдесят всадников — по-видимому, погоня. Когда они проехали вперёд, было слышно, как по дороге спрашивали каждого встречного, не видел ли он, чтобы здесь проходил мальчик лет двенадцати-тринадцати.

Кумавака весь день дотемна провёл в конопле, а когда наступила ночь, он, стремясь попасть в порт, пошёл, сам не ведая куда. В это время, может быть, будды и боги почувствовали его приверженность сыновней почтительности и обратили к нему свои защищающие взоры, но только встретился на пути Кумавака один старый ямабуси[234]. Увидев мальчика, тот, похоже, почувствовал сострадание.

— Откуда и куда изволите направляться? — спросил он, и Кумавака рассказал ему обо всём, что случилось. Выслушав его, ямабуси подумал: «Если я не помогу этому человеку, ему неминуемо вскоре же придётся встретиться с бедой».

— Успокойтесь, пожалуйста! В порту много купеческих судов. Я посажу Вас на одно из них и провожу до Этиго и Эттю[235], — с этими словами он взял мальчика к себе на плечи и понёс его, потому что у того ослабели ноги, и вскоре подошёл к порту.

Рассвело. Ямабуси стал допытываться, нет ли проходящих судов, однако на этот раз в пределах порта не оказалось ни одного судна. Пока он раздумывал, как быть, оказалось, что далеко в море на волнах покачивается большой корабль. Видя, что ветер стал попутным, на нём ставят мачту и устраивают навес из циновок, ямабуси поднял руки и окликнул корабельщиков:

— Эй, на корабле! Пожалуйста, подойдите сюда, возьмите попутчика! — Но там и ухом не повели; корабельщики громко галдели, поднимая паруса, гребли от порта прочь.

Очень рассердился ямабуси. Он связал шнуры на рукавах своего одеяния цвета персимона, закрепил их у себя за плечами и, повернувшись лицом к уходящему в море кораблю и легонько потирая косточки чёток, стал приплясывать, напрягши всю свою печень в заклинанье:

— Сказано, что взявший единожды тайные тексты во многих рождениях пользуется заступничеством; тот, кто отправляет службы, подобен Бхагавату[236]. Но, а когда человек занят служением многие годы?! Изначальный обет Светлого короля[237] — не ошибка; ты, явленный миру в облике Алмазного дитяти[238], вы, небеса, драконы и якши[239], и вы, восемь великих драконов-королей, поверните этот корабль вспять, в мою сторону!

По-видимому, заклинание чудотворца достигло богов, и ему было ниспослано покровительство Светлого короля. Со стороны моря вдруг подул жестокий ветер, готовый одним махом опрокинуть тот корабль. Тогда корабельщики растерялись и, молитвенно сложив ладони, опустились на колени:

— О, досточтимый ямабуси! Пощадите, пожалуйста! — и стали изо всех сил грести назад.

Едва приблизилась кромка берега, кормщик спрыгнул с корабля, поднял мальчика себе на плечи, взял ямабуси за руку и привёл в каюту на палубе. Тогда ветер снова принял прежнее направление, и корабль вышел из порта. После этого прискакала погоня — сто сорок или сто пятьдесят всадников; они гнали коней по далёкой отмели и кричали:

— Остановите корабль! — Но корабельщики притворились, что не видят их, и при попутном ветре подняли парус.

В сумерки того же дня корабль причалил к самому управлению провинции Этиго. То, что Кумавака с помощью ямабуси избежал смерти в пасти крокодила, — это замечательный знак действенности божественного обета Светлого короля о заступничестве.

Относительно Тосимото-асон было определено: поскольку он является зачинщиком мятежа, его нельзя ссылать в отдалённые провинции, а надлежит в ближайшие же дни доставить в Камакура и отрубить ему голову. Однако этот человек соблюдал многолетний обет: шестьсот раз прочитать вслух «Сутру Лотоса»[240]. Теперь ему оставалось прочитать её ещё двести раз, и он выразил настоятельную просьбу не спешить лишать его жизни, покуда он не исполнит свой обет о шестистах чтениях, — а потом будь что будет.

— Действительно, было бы грешно не позволить ему исполнить такое великое желание, — таков был ответ.

Жалости достойна самая участь человека, который проводит время, подсчитывая ничтожные дни, покуда завершатся эти двести чтений!

Этому асону много лет прислуживал молодой слуга, звали которого Гото Саэмон-но-дзё Сукэмицу. После того как его господина, Тосимото, арестовали, он поехал с госпожой из Северных покоев[241] укрыться где-нибудь в Сага[242]. Но услышав, что Тосимото вызван в Канто, госпожа поникла от непереносимых дум. При виде того, как она горюет и печалится, и сам нестерпимо опечаленный Сукэмицу тайком отправился в Камакура с письмом от госпожи из Северных покоев.

Расспрашивая по дороге путников, не казнили ль уже его господина, — потому что ходили слухи, что это случится не сегодня-завтра, — Сукэмицу вскоре прибыл в Камакура. Сняв гостиницу по соседству с тем местом, где находился Тосимото, младший толкователь законов из Правых ведомств, стал он разузнавать обо всех мелочах, надеясь получить хоть какие-нибудь сведения о своём господине, — но проходили дни, а надёжны его не оправдывались. И вот как-то разнеслась весть: «Сегодня должны казнить узника из Киото, какая жалость!». Сукэмицу был ошеломлён: «Что делать?!». Пошёл туда и сюда, посмотрел, послушал: Тосимото рке унесли в «занавешенном Паланкине». И отправился он на склон Кэваидзака. Здесь его принял Кудо Дзиро Саэмон-но-дзё. На холме Кудзухара натянули большой шатёр, и он сел там на расстеленную шкуру. Когда Сукэмицу увидел его, он не знал, с чем сравнить охватившее его чувство. В глазах его потемнело, ноги ослабели, дыхание едва не прервалось, однако он с плачем выступил вперёд перед господином Кудо и почтительно проговорил: