Буддийскими идеями японское средневековое общество было пропитано насквозь. Многие из них прямо или вскользь упоминаются и в «Повести о великом мире». Но на место главной сюжетообразующей идеи здесь выходит конфуцианская концепция долга как основы вселенской гармонии. Прежде всего в «Повести» развивается проблема взаимных обязанностей господина и подданного. Потом, при создании бусидо, она стала основной при воспитании подрастающего поколения.
Нельзя сказать, что конфуцианские идеи не встречаются в ранних гунки. Просто там они не стоят на первом месте. Для японского идеологического синкретизма это сочетание разных концептуальных систем — дело обычное. Можно заметить, что синтоистские и даосские представления тоже щедро рассыпаны по всем памятникам.
В дневнике высокопоставленного средневекового специалиста по генеалогии древних японских фамилий Тонн Кинсада (1340–1399), в записи за третий день пятой луны седьмого года правления под девизом Оан (13 июня 13 74 г.) отмечено, что накануне умер автор «Тайхэйки», буддийский монах Кодзима-хоси. Никаких помёт при упоминании этого произведения в дневнике нет: предполагалось, что читателю оно хорошо известно.
Воин и поэт Имагава Рёсюн (1329–1414) в «Нан Тайхэйки» (1402 г.) в качестве её автора указал Энтина, священнослужителя из буддийского храма Победы дхармы, Хоссёдзи (находится в Киото). Некоторые особенности самого произведения говорят о том, что создавал его не один автор и что его создание не было единичным актом.
С одной стороны, «Повесть о Великом мире», как и более ранние гунки, обладает характерными признаками устного героического сказания. Это гиперболизация физических данных и сноровки героя, идеализация характеров, подробное перечисление деталей вооружения воина, собирающегося на битву, и деталей сбруи его боевого коня, называние героями собственного имени (нанори) и упоминание ими имён нескольких поколений собственных предков перед началом схватки, описание однотипных положений и использование формульной техники устного повествования. Ещё один признак «Повести» вызывает аналогию со сборниками устных легенд сэцувасю. Это фрагменты фантастического и легендарного характера — рассказы об отшельнике-ямабуси, о королеве-драконше и др., иллюстративные вставки поучительного характера. С другой стороны изложение событий часто перебивается вставками с примерами из истории Китая, заимствованными из письменных источников, упоминаниями иноземных событий и имён. Иногда целые страницы «Повести о великом мире» оказываются заполненными камбуном, т. е. текстом на китайском языке, размеченным значками для прочтения их по-японски.
Отсутствие стилевой унификации в «Повести» проявляется уже при беглом ознакомлении с нею. Стиль устного повествования в этом произведении часто он сменяется сухим стилем письменного изложения, насыщен китайской лексикой. Японские исторические реалии заменяются китайскими: названия должностей сановников, детали организации жизни киотоского двора заменены их китайскими эквивалентами что, несомненно, требовало большой начитанности авторов, свободно оперировавших материалами китайских исторических сочинений, книг конфуцианского канона и индийских мифов. Это, без сомнения, говорит о «кабинетном» происхождении соответствующих фрагментов текста. Обилие вставных эпизодов, прямо заимствованных из китайских исторических сочинений (главным образом, из «Записок историка» Сыма Цяня) и буддийских легенд, частые отсылки к именам китайских исторических деятелей и упоминания китайских и индийских географических названий, а также употребление китайских образных выражений и иносказаний говорят о том, что их включение в текст производилось людьми, искушёнными в китайской учёности. Одних только китайских легенд и исторических преданий здесь насчитывается 62. Китайских исторических и легендарных персонажей (считая эпизодические) в «Повести о великом мире» насчитывается около 350.
Разностильность, наблюдаемая во многих частях «Повести», свидетельствует о том, что письменная её обработка производились разными людьми и не в один приём, а на протяжении длительного времени.
Те же обстоятельства отразились и на проведении авторами «Повести» общих идей. Они делятся на два типа. Начальные части пронизаны конфуцианскими идеями вассальной преданности сюзерену, мудрого управления подданными, связи законов Неба с положением дел в Поднебесной. В соответствии с этими идеями расположен материал, им же подчинены и авторские ремарки. В других частях произведения изложение и трактовка событий подчинены буддийским идеям кармы и эфемерности сущего — тем идеям, которые играли ведущую роль в первых гунки.
Событийная основа «Повести» лежит в тех реальных событиях, которые происходили в Японии XIV в. Основные её герои — исторические лица, биографии которых можно выяснить по другим письменным источникам, в том числе историческим хроникам. Изложение сверхъестественных событий (вроде эпизода с ямабуси из 2-й книги) так искусно вплетено в описания реальных, что воспринимается на одном с ними уровне, причём сухой стиль отдельных фрагментов и частые отсылки к японским, китайским и индийским прецедентам такому восприятию способствует. Поэтому в Японии долгое время бытовало отношение к «воинским повествованиям» как к исторически достоверному, чуть ли не документальному, материалу. Уже в наше время стали публиковаться исследования, опровергающие его справедливость. В немалой степени этому способствовало открытие новых и новых списков и редакций сочинения и соответствующих им изменений фактологического и идейного характера. Особенно много отступлений от истины содержится там, где приведены данные о количестве участников битв, живых и погибших. Нередко размеры воинских формирований, названные в «Повести о великом мире», значительно превышают возможности тогдашнего населения страны.
Как можно легко обнаружить, основной корпус «Повести о Великом мире» с его отсылками на прецеденты, отступлениями от основного сюжета, рассуждениями и т. п. был сконструирован достаточно образованными книжниками. В него были вписаны бытовавшие в устной традиции сказания на темы о событиях эпохи Южной и Северной династий. Эти сказания были расположены в хронологическом порядке, скреплены между собой по тематическому признаку и обработаны в соответствии с основными идеями памятника. Доля устных сюжетов в последних свитках «Повести» заметно понижается.
Анализ конфуцианского аспекта идеологии этого произведения наводит на неожиданные мысли. Рассмотренный с этих позиций образ императора Годайго оказывается здесь противоречивым. Вначале это мудрый и справедливый государь, озабоченный приведением управления в Поднебесной в гармонию с велениями Неба.
После победы над «восточными варварами» он превращается в несправедливого деспота, из-за ложного наговора приговорившего к жестокой смерти собственного сына, который совсем недавно обеспечил ему победу в междоусобной войне. Род Ходзё, представленный в первых свитках как нарушитель законов Неба и гармонии среди подданных, после его поражения в сражениях начинает вызывать сочувствие из-за тех гонений, которым его подвергали сторонники Годайго.
Чем вызван этот поворот? Возможно, тем, что окончательный вариант памятника включил в себя описание эпизодов, о которых рассказывалось слушателям одной и другой противоборствующих сторон, а обрабатывался он в монастырях разной политической ориентации. Правда, не исключено, что создавался этот вариант в одном месте, а его создатель (или создатели) руководствовался общей идеей соответствия управления государством велениям Неба: когда его демонстрировал Годайго, а вопреки велениям Неба поступали сиккэны, судьба благоприятствовала императору; после того, как несправедливыми стали деяния Годайго, Небо наказало его тем, что стало помогать Асикага Такаудзи и его ставленникам при Северном дворе.
