— Зачем свадебное, — солнечно повел бровью Петруша. — Каждый день одевать можно.

Валя приложила к застиранной солдатской форме шелковый, отделанный кружевом наряд.

Розовато-белая пена освежала дубленную боями солдатку, делала её нежнее, почти беззащитной.

— Хороша! — похвалил Петр.

Валя аккуратно сложила наряд, с досадой взглянула на Петра.

— Как приду в таком на танцы… — предвкушала она.

Воображение рисовало ей райцентр и клуб, таким, каким он был до войны. И, конечно, баян. Но только песни другие играют теперь гармонисты.

— А поцелуй? — напомнил Петр уже без смущения.

— Вот окаянный! — чмокнула его в щечку Зоя. — Нет бы, просто так боевому товарищу сделать подарок. Так он: поцелуй!

Но самым обидным оказалось то, что после ужина в такие же платья нарядились ещё три-четыре однополчанки, в том числе и Зоя, ещё не простившая Валентине обиду. Об этом говорило и то, с каким торжествующим видом она во всеуслышание сообщила, что платье ей подарил Петруша. И наверняка, не просто так, а за поцелуй. Иначе, что бы Зоя так расхвасталась. Она-то думает, ей, Вале, есть до этого хоть какое-то дело. Нет! Никакого! А платья-то красивые. За такие и поцеловать не грех.

И Валентина, выступая перед столовой, где курили после ужина однополчане, затянула частушки.

Дядя Ваня, один из самых пожилых в части солдат, понял это, как намёк, и сбегал за гармонью.

Петруша подхватил куплеты, петушком обхаживая неприступную Валю.

Пел он не то, чтобы хорошо, но с душой. Однако сильный грудной голос Валентины почти заглушал его басок.

— На войне, на войне, на войне, на фронте. Да, пули, мимо пролетайте, милёночка не троньте, — старательно, как дебютантка на концерте, выводила она.

Зрителей всё прибавлялось. Вышел на звуки гармони и сам начальник госпиталя.

Появление статного не старого ещё полковника послужило сигналом и совсем молоденьким девушкам, и зрелым женщинам приосаниться и четче отбивать ритм каблуками.

Владимир Петрович остановился перед Зоей, и брови его удивленно поползли вверх. С тем же выражением лица обвел взглядом собравшихся на звуки гармони, подмигнул дяде Ване. Гармонь доиграла куплет и смолкла.

Валя вопросительно смотрела на Владимира Петровича, а он точно так же на неё.

— Девчонки! Вы что? С ума посходили?

— Что такое, Владимир Петрович? — насторожилась, погрустнела Валя.

— Зачем в ночнушки вырядились?

Валя готова была зарыдать от досады. Негодник Петруша! Нашел развлечение!

Владимир Петрович рассмеялся, тепло, без издевки.

Зоя вскрикнула и, не долго думая, набросилась с кулаками на Петруша.

Проказник бросился спасаться в столовую.

Валя, подобрав пышный низ, ринулась за ними.

— Да я и сам не знал, Зоя! Ей Богу, не знал! — доносилось из столовой смущенное бормотание Петруши.

— А я его, гада, еще целовала! — не могла себе простить оплошности Зоя.

— Надо проучить его, негодника, чтоб неповадно было впредь, — мстительно свела дуги бровей Валя.

— Давно уже пора, — согласилась Зоя.

От неминуемой расправы Петрушу спас окрик «товарища капитана». Привезли раненых. «В госпиталь все! — приказала она. — Устроили тут кардебелет!»

А на следующий день о выходке Петруши вспоминали уже с улыбкой. Может, и впрямь, не нарочно? Откуда знать сельскому парню немецкие моды?

— Многому, Ниночка, меня война научила, и ружье в руках держать, и ни бояться ничего, но вот чего не думала, что стану на войне поваром, — веснушчатое лицо Валентины расплылось в довольной улыбке и снова ненадолго погрустнело, посерьзнело.

— Я вот домой пишу, что поварихой стала, так мама не верит. И вот посмотри, — Валентина важно помешала в котле борщ, малиновый от свеклы, ароматный от мяса. — А я, и правда, веришь, Нин, кашу сварить не могла. То недосол, то пересол — беда, да и только.

На щеках Вали снова начинали играть ямочки, отчего ее лицо казалось совсем юным, озорным и каким-то мальчишеским.

— Меня, бывало, мать ругала, — продолжала Валя. — Руки-крюки, говорила, у меня. «Что ты, Валя, за хозяйка будешь? Ну кто тебя замуж, неумеху такую возьмет?», все твердила. А где петрушка, Нин.

В дверь просунулся курчавый рыжий чуб Петруши.

— Соскучились по мне что ли, товарищ старший сержант?

Петруша невольно подслушал последние слова Валентины и теперь щербато улыбался каламбуру.

Нина протянула Валентине пучок зелени.

Старший сержант Смирнова машинально покрошила зелень в борщ и снисходительно, с высоты своих двадцати пяти улыбнулась восемнадцати летнему Петруше.

— А тебя и теперь замуж никто не возьмет! — захохотал он во весь рот.

— Это почему это? — уперлась руками в бока Валентина.

— А потому что больно уж боевая ты, Валя. Не баба — черт в юбке!

— Так время такое, — обиделась Валентина.

— Время не время, а я бы тебя замуж не взял, — довольный, что задел Валю за живое, рассмеялся Петруша.

— А я бы и сама за тебя не пошла! Тоже мне еще жених нашелся. Молоко еще на губах не обсохло, а туда же, баб разбирать… Ты хоть бабу-то голую видел?

— Война закончится — увижу, — продолжал хохотать Петруша. — А то может и раньше. А, Валентин?

— Тьфу ты! — разозлилась еще больше Валентина. — Вот негодник! Иди уже!

Довольный, что вышел победителем из перепалки с острой на язык сержантом Смирновой, Петруша исчез из виду.

— Ну Петрушка! Негодяй! Ну погоди у меня, — продолжала Валентина. — Петрушка… Нина, где петрушка?

— Так ушел же… — не поняла Нина.

— Куда ушел? Петрушка, что в борщ добавляют!

— Так в борще… — удивилась Нина рассеянности Валентины.

— А… в борще, — сосредоточенно и сердито Валентина принялась мешать борщ.

В двери снова показалась голова Петрушки.

— Я лучку вот вам принес, товарищ сержант, — насыпал на стол горку золотистых головок.

— Товарищ старший сержант, — сердито поправили Валентина, но Петруши опять и след простыл.

… Валентина не плакала никогда. Как немой обет несокрушимость обозначилась бороздкой меж бровей её строгого веснушчатого лица. Разве что лук мог вызвать несколько слезинок из бесстрашных зелёных Валиных глаз.

Неровные кольца лука разлетались в стороны из-под ножа старшего сержанта.

Нина старательно резала лук рядом. Тоже быстро, но за Валей не успеть.

— Ну что ты с ним будешь делать!

— Не знаю, — спрятала Нина улыбку в уголки губ, чтобы не сердить лишний раз Валентину. — Может, влюбился парень…

— В кого? — застыла с ножом в руке Валентина.

— В тебя, — осторожно предположила Нина.

— В меня??? — возмутилась Валентина, сверля Нину круглыми, точно от ужаса, глазищами. — Да ты что!!! Я же старше его насколько… Нет, Нин. Сколько девчонок вокруг. Вот ты хотя бы…

— Я? — захохотала Нина.

Щёки старшего сержанта порозовели от возмущения, а с улицы как назло, уже в который раз за утро, донёсся надоедливый голос.

— Ни- на! Принимай колбасу! Товарищ сержа-ант! Простите, старший сержант!

Валентина гордо удалилась из кухни, предоставив помощнице самой разбираться с луком и копчеными мясными кругами.

— Ну что за девка! Огонь! — вновь появилась в откртом маленьком окошечке, через которое принимали продукты, кучерявая золотая Петрушкина голова.

Весь в черных чумазинах, как сердцевина подсолнуха, парень захохотал. И Нина тоже засмеялась без причины. От смеха Петруши хотелось смеяться просто так, без причины.

Всем, кроме Вали.

— Не пойму я вас, женщин, вкрадчиво начал Петрушка. — Нин, а как ты думаешь, я ей нравлюсь?

— Кому? Валентине? — удивилась Нина.

Валентине… — задумчиво протянул Петруша. — Мне почему-то кажется, что неравнодушна она ко мне.

Взгляд Петруши стал нежным и жалким.

— Нравишься, — обнадежила Нина.

Петр весело, как-то особенно легко вздохнул. И Нина подумала вдруг, что, видимо, он только что возил продукты или боеприпасы на передовую. Оттуда пятна сажи на лице. Оттуда пронзительная нежность во взгляде. Она лишь сильнее от близости смерти.