Девочка сделала несколько шагов, не зная, куда идти, и в растерянности остановилась.
Горячие слезы смешивались с ледяными струями дождя. Нина размазывала слезы и снег по лицу.
— Ты заблудилась? — услышала она грубоватый голос.
Рядом стоял высокий плотный милиционер, настоящий гигант. Девочка посмотрела на него снизу вверх. Взгляд гиганта, строгий и добрый, внушал доверие.
— Да, — ответила Нина, все еще всхлипывая.
— Где ты живешь?
Голос милиционера был спокойным и уверенным, и это окончательно успокоило девочку.
— В Пассаже. Возле кремля.
Милиционер взял девочку за руку, повел по незнакомой улице.
— Родители есть-то у тебя? — продолжал расспрашивать по дороге.
За несколько минут девочка успела рассказать милиционеру всю свою недолгую тяжелую жизнь. Он сочувственно кивал головой.
Совсем скоро показались знакомые очертания кремля и Пассажа.
Просто коварный дождь запутал все дороги.
Увидев издалека каменных женщин над входом, Нина обрадовалась.
— Дальше я сама найду дорогу!
Девочка хотела уже поблагодарить милиционера, но он не отпустил ее руку.
— Нет уж, лучше я доведу тебя до самой двери. А-то ты опять потеряешься.
Нина вздохнула, но возражать не стала.
Степан открыл дверь и несколько секунд удивленно и с тревогой смотрел на милиционера.
Появление на пороге стража правопорядка обычно не предвещает радостных вестей.
Толик подбежал к дверям:
— А мы уже беспокоились. Где ты была? — спросил он с укором и с радостью в голосе.
Нина опустила глаза. Говорил же брат: не ходи в дождь на кладбище. И вот что получилось…
— Вы что это, товарищ, ребенка одного на кладбище отпускаете? Следить надо за детьми, — строго начал милиционер выговаривать Степану, но перевел взгляд с потерянного лица отца на печальное личико дочери, покачал головой и добавил уже мягче. — Кладбище-то большое. Заблудиться дважды два, а скоро зима… Можно и замерзнуть на улице…
Степан молча соглашался, растерянно кивая головой.
Нина все еще не могла унять дрожь. В волосах таяли снежинки и стекали со спутанных ветром длинных темных прядей.
Когда страж правопорядка ушел, Толя принес сухое платье и кусок черного хлеба, посыпанного сахарным песком.
— Больше без спроса из дома ни ногой, иначе… — начал было строгим голосом отец. Нина испуганно захлопала длинными ресницами, и Степан смолк на полуслове.
Молча вышел из комнаты, принес с общей кухни таз теплой воды и стал мыть ноги дочери. Нина плакала. Впереди ведь так много дождей и метелей. Значит, теперь не скоро можно будет пойти на могилку под плакучей ивой.
Степан и сам чуть не плакал. Посадил Нину на колени, гладил ее длинные густые волосы, цветом точь-в-точь, как у него.
— Вот наступит весна. Будем вместе ходить к маме, — уговаривал он дочь, перед тем как уложить ее спать.
* * *
Зима тянулась целую вечность, завывала, заметала следы. Но пришел конец и ей.
Едва растаял снег, Нина снова пошла на кладбище, но сколько не бродила среди могил, так и не нашла знакомый крестик под плакучей ивой.
За зиму кладбище разрослось еще больше. В этом огромном городе мертвых так легко потеряться маленькой девочке.
Расстроенная, Нина вернулась домой. Ни отцу, ни брату ничего не сказала о своей беде. Говорил ведь отец: не ходи одна на кладбище.
Но когда весна вступила в свои права, а свежая зелень листьев ослепляла яркостью, Степан сам взял дочь за руку и повел какой-то другой, незнакомой дорожкой к знакомой плакучей иве.
Обновленная, вся в белых пушистых комочках, она размеренно покачивалась на ветру и как будто ждала их прихода.
— Вот мы и пришли, — вздохнул Степан, задумчиво провел шершавой ладонью по свисающей ветви.
С того дня отец и дочь ходили на кладбище почти каждое утро.
Осенью Степана уволили из ресторана за пьянство, и теперь он работал то сторожем, то дворником.
Но к бутылке больше не притрагивался. Да и пить-то было не на что. В доме не осталось даже подушек. Все, что можно было продать, было продано. Денег не хватало не то что на водку — чаю и то в доме не было. Только хлеб не досыта, да иногда немного сахара. Вот и вся еда.
А на Первое мая Степан принес мягкого белого хлеба и связку шаров для детей, которую кто-то подарил ему на улице.
Утром мимо дома длинным строем прошли демонстранты. Но теперь из окна не видно было ни шаров, ни флагов — только глухо доносились медные звуки маршей. Да Нине и не было больше никакого дела до яркого шествия. Она уже стала слишком взрослой, чтобы приходить в восторг от барабанной дроби и пестроты стягов. В марте ей исполнилось шесть лет.
В выходные дни с отцом и сестрой на кладбище ходил и Толик. Сережа еще в марте уехал в Ленинград искать работу и учиться. Несколько раз в месяц старший брат присылал домой письма. Неровно оборванная бумага в клеточку приносила хорошие вести. Сережа работал токарем и учился в каком-то ФЗУ.
Каждый раз Толик торжественно, медленно, чтобы продлить радость момента, разворачивал сложенное вчетверо письмецо и громко, с выражением читал. Все письма были одинаково короткими, и ни в одном из них не было плохих известий. Сережа не любил писать длинных писем.
Степан слушал внимательно и то светлел лицом, то хмурился. Потом сам перечитывал письма, как будто хотел увидеть то, что скрыто между строк.
Мало ли что может вытворить старший сын вдали от дома?
Да и младшие дети тоже теперь целыми днями пропадали не известно где… Толик с утра до вечера носился по чопорным казанским улицам с дворовой детворой. Нина каждый день бегала с подружкой Галочкой на Казанку и возвращалась домой только под вечер. Чистая широкая река хрустально сверкала на солнце, и этот мокрый прозрачный хрусталь в жаркий день притягивал детвору со всех казанских улиц. Но сверстники Нины плескались с родителями…
Время оседало пылинками на зеркале.
Осенью Галочка пошла в первый класс, и остывающие казанские будни казались Нине длинными-предлинными.
Часами она бродила одна на Черном озере, ожидая, когда подруга сделает уроки и выйдет погулять.
— Ты одна, ты одна, ты одна…
Странный невидимка снова бродил за Ниной повсюду, и она научилась его не бояться. Он оказался не злым, а, скорее, печальным.
Нина больше не спорила с ним, и только иногда напоминала:
— Ведь ты же со мной. А скоро и Галочка вернется из школы…
Но вскоре у Галочки появились новые школьные подруги и друзья, и она все чаще забывала о Нине.
Зато оказалось, кто-то невидимый совсем не прочь поиграть. Он больше не дразнил: «Ты одна, ты одна…», а только утешал: «Нам весело и вдвоем», а как-то придумал покататься на веревочных качелях. Они свисали откуда-то сверху и почти касалась земли.
Нина потянула качели к себе, и вдруг сквозь ладони в нее электрическим разрядом вошла пронзительная боль. Веревка оказалась оголенным проводом.
Девочка закричала так, что на мгновение замерло веселье на Черном озере, будто остановилась карусель от нажатия кнопки.
Какие-то незнакомые люди направлялись к девочке, но никто не решался прийти на помощь повисшей на смертоносных качелях.
Спасение снова пришло в статном образе милиционера.
— Разойдитесь, граждане, — быстро протискивался сквозь толпу молодой стройный мужчина в форме.
Отдыхающие послушно расступались.
— Прижми ладони к земле! — кричал милиционер на ходу.
Нина судорожно припала к земле. Страж правопорядка рывком оторвал девочку от провода.
— Чья это девочка? — обратился он к собравшимся.
Никто не ответил.
— С кем ты пришла? — обратился он к Нине.
Девочка растерянно молчала, еще не опомнившись от потрясения.
Вместо нее ответил Толик. Он вынырнул откуда-то из толпы, и мчался со всех ног к Нине.
— Это моя сестра! Что здесь случилось? — подбежал он к перепуганной сестренке и, увидев свисающий провод, все понял сам.
