Народ не хотел ничего вспоминать того, что было связано с Пугачевым.

Почему? Разве не был Пугачев подобен Разину? Разве не хотел он так же, как и Разин, «тряхнуть Москвою», да и не только Москвой, но и самим державным Петербургом. Почему же народный и казачий суды одного оправдали и воспели, другого осудили и забыли?

Кто был Разин? Свой… Казак… Молодчина… Гулебщик, «воровской атаманушка»… Воевал Персидское царство! Город Ферабад взят! Богатую чужую добычу собрал, и уже такой ли богатый в Астрахань пригрянул — любо-дорого смотреть! Нищую братию деньгами наделял. Никем не брезговал. Душа нараспашку. Ну — да! Возил потом так, для «большого случая», юношу в черной черкеске, «царевича Алексея Алексеевича». Так ведь каждый знал, что это только «так», для простого Русского народа. Ну, спился!.. Нашумел не в меру, набезобразил на Дону… Пришлось его утихомирить, выдать Москве. Но Разин не обманывал. Был Степаном Разиным, гулял, как донской казак Степан Разин и кончил Степаном Разиным. Он был казаком…

Совсем другое был Пугачев. Вся его деятельность была построена на лжи и обмане.

Он и начал с обмана. С чужих людей, с яицких казаков. Это они «из грязи сделали князя». Трясти Москвою и Петербургом шел не донской казак Емельян Пугачев — это было бы лихо! Но шел законный Император Петр Федорович отнимать Императорскую корону от Императрицы Екатерины Алексеевны. И ее же приказывал поминать на обедне, как свою супругу!

Ложь!!

Чего только ни наобещал Пугачев в своих посланиях казакам и «оказачиваемому» им народу.

«Жалую вас рекою Яиком с вершины до устья». «Жалую морями, травами, денежным жалованьем»… Вместо того — три года кровавых боевых скитаний по заволжских степям и лесам, неистовые казни, убийства, кровопролитные бои. Вместо благодатного края — дотла разоренные станицы и деревни, поруганные алтари церквей, нищета и голод.

Пугачев говорил и писал не как лихой казак — гулебщик, но как Государь Император: «Бог за мою прямую к нему старую веру вручает мне царство по-прежнему»… В пригороде Осы он торжественно заявляет городским жителям: «Подушных денег, ни рекрут брать не буду» — и тут же потребовал на свою службу в войско по расчету одного из шести мужиков.

Идя свирепым помещичьим погромом по Волге, указал дворян «ловить, казнить и вешать» — он в то же время поучает: «От дворян лучше все деревни отнять и определить жалованье, хотя бы и большое».

Сознавал, что, как государю, ему без дворян не обойтись. Начал с обмана Пугачев и продолжал обманом и ложью. Оставил о нем народ Русский лишь одну нелестную для него поговорку: «Мели, Емеля — твоя неделя»…

Народ Русский и казаки шли не к Пугачеву и не за Пугачевым, но шли к Государю Петру Федоровичу, который будет править по правде и облегчит крестьянам их долю, а казакам Яицким и Донским вернет их вольности. Когда же казаки увидели, что никакого государя нет, но есть буйный казак Пугачев, его и выдали властям.

Императрица Екатерина II, в награду Войску Донскому за его непоколебленную верность и помощь при преследовании и пленении Пугачева, приказала в 1775 году назначить 65 казаков, «самых лучших и способнейших в оборотах казацких» и отправить их в Москву в почетный конвой Императрицы. Эти казаки были потом переведены в Петербург и составили Лейб-гвардии казачий эскадрон. Эскадрон этот дал основание Лейб-гвардии Казачьему Его Величества полку.

По приказанию Потемкина, заведовавшего всеми казачьими полками, атаман Иловайский для того, чтобы всегда иметь под рукою надежный и хорошо обученный полк постоянной службы, собрал в том же 1775-м году из всех станиц войска тысячный полк, получивший наименование Атаманского.

События на Дону за десятилетие конца шестидесятых и начала семидесятых годов XVIII века заставили насторожиться Русское правительство. Потребовалось в корне пресечь самую возможность таких явлений, как самоуправство и хищения атамана Степана Ефремова и появление бунтарей, подобных Емельяну Пугачеву. На своенравного, дикого коня, каким рисовалось Донское казачье войско Петербургу, накладывалась узда.

Полковник А. И. Иловайский, наиболее отличившийся при пленении Пугачева и принявший его из рук яицких казаков, был проведен в Войсковые атаманы и правил войском двадцать два года.

В июле 1774-го года вице-президент Военной коллегии, генерал-губернатор Новороссийской губернии и главный командир войск, там поселенных, Потемкин был назначен начальником всей легкой кавалерии и иррегулярных войск. Донское, Яицкое, Волжское, Астраханское и Оренбургское казачьи войска, Хоперский, Моздокский, Азовский. Таганрогский, Кизлярский, крепости св. Димитрия, Чугуевский и Тобольский казачьи полки вошли ему в подчинение.

15-го февраля 1775-го года было повелено: «К восстановлению в пределах Войска Донского желаемого благоденствия, учредить отныне для правления всех земских дел Войсковое гражданское Правительство, которому вверить все хозяйственное в пределах Войска внутреннее распоряжение, равным образом сбор всех установленных там доходов и расходов, также все до промыслов, торговли и прочие гражданскому суду подлежащие дела производить на генеральном во всем государстве установлении, с соблюдением данных оному войску привилегий, и состоять оному под управлением Потемкина»… Состав этого «правительства» был — донской атаман, два донских надежнейших и знающих старшины по назначению Потемкина, и четыре старшины, избираемых ежегодно войском.

Все военные дела подчинялись атаману, который был подчинен в военном отношении Потемкину.

До смерти Потемкина Черкасск и с ним все станицы Донского войска были перечислены в состав Азовской губернии.

Власть Круга, возможность его и атамана управлять и распоряжаться судьбами войска Донского была уничтожена. Самое войско некоторое — правда, недолгое — время было стерто с карты:

«Азовская губерния».

Не только самостоятельность, но и самоуправление было утеряно войском.

Правы были яицкие казаки, когда говорили: «Живи, пока Москва не узнала»… Всякая встряска в войсках, бунты, подобные разинскому, булавинскому и пугачевскому, будили бдительность «Москвы» и заставляли ее крепче натягивать повода управления непокорным войском.

Вторая половина XVIII и первая четверть XIX века резко изменили жизнь и быт донских казаков.

До этого казаки, бывавшие постоянно в походах и поисках, знали народы востока, азиатские народы, турок, татар и кавказцев. В свои курени везли они добычу восточную, и с нею — и восточные нравы.

Тревожная и неспокойная была жизнь по станицам, постоянно прерываемая набегами татар или своими бунтарями. Казак не обзаводился «домашнестью», все держал по сундукам, мало беспокоился об украшении своего дома, об улучшении жизни в станице. Но когда граница Войска стала безопасной, когда умолкли бунты и набеги, когда стали казаки не от себя, самовольно и самочинно ходить в набеги за добычею, но стали выставлять полки и ходить целыми большими отрядами на войны, веденные Россией, забрасывали эти походы казаков в самые разнообразные страны и государства. Добыча казаков в этих войнах стала меньше, и не была такой красочной и яркой. Это были войны, а не разбойничьи поиски. Казак привозил с собою в родную станицу нечто большее, нежели самая богатая добыча. Привозил знания и опыт западноевропейской жизни. Являлась жажда к образованию, к познанию жизни, через сравнение крепло сознание своего значения, уважение имени казачьего.

По-прежнему считали казака «диким сыном степей», полукочевником, смешивали его с калмыком и татарином, по-прежнему слова «воры-казаки» были ходячими о казаках — дикое о казаке было представление — а казак тем временем прочно сел на землю, въелся в эту землю и полюбил ее. Он стал садить сады, заниматься виноделием, украшать свой курень заграничными редкостями, стал заботиться о чистоте и уюте, о породности своих табунов и об улучшения скота и птицы. Способный ученик таких полководцев, каким был Суворов, казак и в свое воинское обучение вносил суворовские заветы.