Это было первым и крупным вмешательством в Донские дела и обычаи. Войсковой атаман был назначен Императорской властью, и назван чином. Войсковой атаман был назначен за «долговременные и ревностные Нам и предкам нашим службы». Ефремов был назначен за службы России и её двору, а не за службы Войску и заботы о нем… Назначение это имело для Войска большие и разнообразные последствия.

Данило Ефремов был сыном старшины Ефрема Петрова, удавленного в Черкасске Булавинцами за то, что тот привез на Дон «честные клейноды».

Человек характера сильного, искушенный при Петербургском Дворе, по тогдашнему времени образованный, привыкший к широкой жизни, выслужившийся не в Войске, а на войнах и при Дворе, почти чужой для Войска, он самовластно, не считаясь с Кругом и старшинами, правил Войском 15 лет, и при своей жизни провел своего сына Степана в войсковые наказные атаманы. И еще долгое время продолжал за спиною сына руководить войсковыми делами.

Насмотревшись на жизнь Русских вельмож, Ефремов занял для себя большие земельные угодья и стал на них широко, с Русским помещичьим размахом, строиться как на Донце в имениях своих, так и в Черкасске. Он завел роскошь, невиданную на Дону.

На него, за незаконные его поступки, на самовластье его, на жестокие расправы с казаками, не угодившими ему, шли жалобы в Петербург. Жалобы эти не доходили ни до Императрицы Елизаветы Петровны, ни до Императрицы Екатерины II, неизменно благоволивших к Ефремовым.

Для обработки захваченных Ефремовым земель, отец и сын сманивали и покупали крепостных крестьян из соседней Украины, принимали беглых и селили их слободами и на огромных степных просторах своих имений. Эти донские новопришельцы не имели ничего общего с прежними «бурлаками» и «беглыми из России», кого Войско Донское принимало к себе с тем, чтобы они сделались впоследствии, по испытании, казаками. Оно принимало их для воли, как людей, искавших правды и свободной казачьей жизни.

Ефремовские крепостные приходили рабами, чтобы служить своим новым господам — атаману Ефремову и его сыну, чтобы работать на них и своим трудом обставлять Ефремовых блеском, какой повидали Ефремовы при Петербургском Дворе. Они оставались рабами.

За атаманом потянулись и другие старшины, стали добиваться земель, селить на них крепостных, стали заводить роскошную жизнь на прежде столь суровом и простом Дону.

Так во второй четверти XVIII века появились на Дону крестьянские, преимущественно малороссийские слободы людей, получивших потом наименование иногородних.

Казаки относились к иногородним с враждою и презрением.

Вражда была от того, что иногородние поселенцы были на казачьих землях, которыми казаки только одни могли владеть и распоряжаться. Презрение было потому, что вольные казаки, гордившиеся своею волею, добытою большою кровью, видели в них рабов, помещичьих крепостных, холопов, низкопоклонников.

Очень долго казаки не смешивались с иногородними. Не было браков между казаками и холопами. Станицы и хутора жили своей казачьей жизнью. И, когда на ярмарке ли, у мельницы ли, в пути встречались казаки с холопами — часто споры доходили до кровопролитных побоищ.

От военной коллегии Донским казакам было предоставлено «особое служение».

В чем же состояло оно?

Когда объявлялся поход, или когда России были нужны казачьи полки для внутренней службы, за несколько месяцев до начала похода войсковому (наказному) атаману посылался указ Военной Коллегии о сборе определенного числа полков.

Состав Донского казачьего полка был: полковник — 1, есаулов (командиров сотен) — 5, сотников (младших офицеров) — 5, хорунжих — 5, квартермистр — 1, писарь (адъютант) — 1, казаков — 483, всего — 501.

Атаман рассылал наряд по станицам, указывая, какие станицы должны составить какой полк.

Казаки должны были являться на службу со своими лошадьми, с седлом, при шашке, дротике (пике), с ружьем и, кому положено, — пистолетом. Они должны были быть одинаково, по форме, одеты.

До 1779 года жалованья никому от военной коллегии не полагалось, но отпускался месячный провиант и фураж — полковникам на 8 лошадей, старшинам (офицерам) на 3, и казакам на 2 лошади каждому.

Получив такой указ, атаман выбирал из числа богатых и известных ему казаков полковых командиров и посылал их в станицы для сбора полка своего имени. В предписании командиру полка указывались станицы, из которых должны быть набраны казаки для службы; давались мундиры для образца, и отпускалось сукно на весь состав полка. С полковниками посылались от Войска человек пятьдесят старых опытных, бывалых казаков — ремесленников, седельные щепы для полиц, караичевые луки, кожи и ремни — все необходимое для постройки седел тем казакам, у кого таковых не будет. Таких казаков бывало очень мало. В каждом курене, в каждой семье были седла, шашки и ружья. От отца, от деда, от прадеда.

Командиру полка указывался срок, обычно 4–6 месяцев, в который полк должен был быть собран и обучен.

Учить казаков было нечему. С малых лет казак на коне. Он с отцовскими конями в табуне. Двенадцатилетний мальчик владеет арканом, накидывая на указанную ему в табуне лошадь. Он — джигит: он зорок и слышит малейший шум. В степи и в лесу он без компаса, по солнцу и звездам, найдет дорогу. В хитрых вилюжинах лесом заросших балок он не запутается. Он так хорошо стреляет из лука, что еще в начале XIX века казаки лук и стрелы предпочитали тяжелым, медленно заряжаемым и бьющим всего на триста шагов кремневым тогдашним ружьям. Он рубит так, что на станичных состязаниях живого барана на скаку пополам может перерубить. Тяжелый, четырехаршинный дротик играет в его руке, как тростинка. Лошадь слушается его голоса и понимает его; она — одно целое с казаком. Остается немного подучить его строю, сигналам, команде и дисциплине.

Печатных уставов не было. Командир полка писал «инструкции» полку на основании своего опыта. Он поучал казаков строевой и гарнизонной службе. Если командир полка был молод — бывали случаи, что и в 19 лет командовали полками — за него инструкцию составлял или писарь (адъютант), или кто-нибудь из старших офицеров.

О командирах тогдашних полков в их списках найдем отметку «Российской грамоте читать и писать умеет». Редко что-нибудь больше. Но многие из них хорошо знали турецкий и татарский языки, а кода начались походы в Западную Европу, войны с Польшей и Францией, казачьи полковники знали польский, французский и немецкий языки.

Полковой командир выбирал казаков на офицерские должности и делал атаману представление о производстве их в офицеры. Это были или старые опытные, искушенные в походах и боях урядники, или сыновья богатых казаков, хорошо знающие грамоту, могущие своими средствами и положением в станице влиять на казаков. При таких молодых офицерах всегда ставились старые опытные казаки — их «дядьки».

Разницы между казаком и офицером не было. Всякий казак мог дослужиться до офицерского чина. Храбрость, расторопность в бою, бодрость на походе, честность и воинская доблесть — были пути к офицерскому жгуту на плечо.

Не все офицеры умели читать карту, но все — и казаки, и офицеры — прекрасно разбирались на местности и умели толково доложить о виденном и замеченном в «партии» (разъезде) или на «пикетах» (сторожевых заставах).

Еще учили рассказом. Вернувшиеся с войны и похода урядники и старые казаки собирали по куреням, а на походе — у костров свои партии (взводы), и шел длинный и захватывающий рассказ о службе в бою. В рассказе этом пояснялось, что такое «кордон», «авангард», «арьергард», что значит «стоять на позиции», что такое пехотное «каре» и как его атаковать. Рассказывали о начальниках Русских и своих казачьих, о турецких пашах, о «лютом короле» Прусском Фридрихе и его бессмертной коннице; о том, как нужно брать города; как разведывать и сторожить.