Жаркий, ясный, солнечный, подлинно праздничный был день. По всему широкому разливу Донскому полыхали выстрелы и неслось с лодок мерное красивое пение молебнов.

Когда стали приближаться к Новому Городу — с горы раздалась пальба собранной там казачьей артиллерии. Шествие из Аксая направилось по Крещенской улице вверх к месту, где был заложен собор, потом по Платовскому проспекту, установленному рядами войск к Войсковой канцелярии, там сдали в канцелярию знамена и регалии.

На другой день утром состоялась церемония Войскового Круга. Днем был обед всем казакам, съехавшимся на торжество. Пели песельники. В семь часов вечера на особом поле за городом состоялись первые скачки в городе Новом Черкасске. Скачка была на семь верст с многими препятствиями — плетнями, валами, канавами и оврагами. Пришедший первым получил большую серебряную, вызолоченную кружку с надписью:

«Победителю скачки месяца мая 10-го дня 1806-го года».

Второй и третий получили серебряные позолоченные стаканы с надписью:

«В утешение последних, чтобы знать о доброте их коней».

Всем участникам скачки было предложено угощение с «выпивкой и заедкой».

Гулянье у атаманской ставки, музыка и песни продолжались почти всю ночь.

Нерадостный и невеселый вид имел новый город. На Платовском проспекте — кое-где стояли маленькие деревянные лавочные ларьки, два-три дома, отделенных один от другого на сотни саженей. Перед ними шла широкая немощенная, разъезженная колеями улица. Везде валялись груды мусора. Вдали, на площади, были навалены камни для будущего собора. Одиноко стояли: здание войсковой канцелярии, большой каменный дом с колоннами и огромным балконом Семена Курнакова и небольшой дом атамана Платова, с двором, на котором был насыпной курган; в стороне виднелся остов начатой постройки гимназии — вот и весь город.

Не прошло и года, как работы приостановились. Начался ряд войн. Атаман Матвей Иванович Платов оставил за себя наказного атамана Адриана Карповича Денисова, ушел с казаками в далекие походы, ковать мировую славу донским казакам и себе самому.

Новочеркасск стал заселяться и застраиваться, как следует, только после войн с Наполеоном, когда вернулся на Дон Платов.

Заграничные походы, начало народного образования на Дону, развивавшаяся торговля и промысл, садоводство и земледелие, а более того широкая Русская жизнь, уже заглянувшая только, как то было раньше, но тесно обступившая Донское войско и, конечно, православная церковь, ставшая в каждой станице, изменили внешний вид донских станиц и хуторов, но не сломили внутреннего быта донского казака.

Курени обвесились черешневыми, яблоневыми и грушевыми садами. Где только было можно, по южным пристенам крутых донских берегов и балок, высоко «кустами» поднялись виноградники. На станичной толоке было полно скотом и овцами. В степи паслись казачьи станичные табуны, и каждый казак стремился получить из старшинских табунов хорошего производителя.

В беленых глинкой куренях было чисто. Появились там заграничные, из походов привезенные предметы — где затейливые часы, где швейцарская гармоника или немецкая скрипка, где резной баварский ларец.

Кубанская линия отошла на восток, к Кавказским горам. Там жили Кубанские казаки. Ничто не угрожало станицам. Валы осыпались, рвы сравнивались с землею, засеки были сняты. Безмятежно и спокойно становилось на Тихом Дону.

Но казаки оставались казаками. Их учили этому отцы и деды.

Отец знаменитого донского атамана графа Платова, войсковой старшина Иван Платов, отправляя тринадцатилетнего сына Матвея урядником на службу, напутствовал его:

— Смотри, Матвей, служи Государю и Тихому Дону примерно. Помни меня. Из простых казаков дошел я до чина войскового старшины — храбростью, да примерною службою. Береги отцовские обычаи — будь казаком… Уповай на Господа Бога, и Он тебя не оставит. Слушай начальников. Будь внимательным к равным тебе, снисходителен к низшим, и строг более всего к самому себе. Но помни всегда: никогда, Матвей, и думать не моги забыть наш Тихий Дон, вскормивший и взлелеявший тебя!.. Аминь!..

Платовский завет был общим казачьим заветом всех Донцов. Такими, или подобными словами каждый казак-отец напутствовал сына на службу.

Дома, в станицах, казаки носили форменные чекмени, или кафтаны синего сукна, шаровары с алыми лампасами, высокие сапоги и барашковые папахи. Одеваться в праздник в форменную одежду, носить щегольские сабли или шашки, украшенные золотом и серебром, надевать ордена и медали, старые кивера, было в обычае. Сабля хранилась из рода в род, переходила от отца к сыну, от деда к внуку. Её украшали, вешали под образа, на почетное место. Почетом пользовалась и пика. Называли ее «дончихой». В порядке содержалось старое дедовское ружье. И еще долго стрельба из лука была любимым развлечением в станице.

Казачки дома носили повойник и кубелек. И тот, и другой из простого черного сукна. В праздник казачки надевали повойник из парчи, на повойник повязывали платок, к которому прикалывали цветы, или разноцветные страусовые перья. Носили еще собольи шапки, вышитые жемчугом, алмазами и яхонтами. Из-под шапки, по-старинному, свешивались на лоб чикилики — кружево, вынизанное жемчугом. Поверх рубашки и турецких шальвар, надевали кубелек — длинное платье, украшенное под мышками пастовками, по пояснице уперами, на груди капкачем. Кубелек застегивался жемчужными или золотыми пуговицами, имевшими форму груши. При выходе из дома богатые казачки надевали поверх кубелька карвак. Казачки носили ожерелья из камней или, чаще, из золотых и серебряных монет, браслеты из золота и жемчугов. Жемчуг был любимым украшением женщины на Дону. На ноги обували легкие туфли.

Так одевались в станицах. В Новочеркасске только лишь старые казачки блюли одеяния своих бабушек. Молодые, при атамане Иловайском 3-м (1821–1826), стали носить французские платья, и на Дону появились первые портнихи из Москвы и Варшавы.

Когда в семье рождался сын — он рождался воином. Его не называли мальчиком, но казаком, казачьим сыном.

Новорожденному на зубок — родные, друзья, знакомые, однохуторцы и однополчане отца — приносили подарки, и подарки эти всегда были какой-нибудь военный предмет: патрон пороха, стрела, лук, пули. Дед дарил свою шашку или ружье. Дареные вещи развешивались по стене в той горнице, где лежала мать.

Когда, по истечению сорока дней, мать с сыном возвращалась из церкви, их встречал отец. На дворе держали лошадь. Отец брал сына на руки, надевал на него саблю, сажал на лошадь и подстригивал ножницами волосы в кружок. После обряда он возвращал сына матери и поздравлял ее с «казаком».

Когда у младенца прорезывались зубы, отец садился верхом, брал сына на руки и ехал с ним в церковь, где служили молебен Иоанну-воину о том, чтобы сын был храбрым казаком.

Трехлетние казачата ездили верхом по двору, а пяти лет скакали, отводя коня в табун.

Сердце матери замирало от страха. Губы испуганно шептали:

— Болезненький ты мой!.. Казак ведь!.. Казак!..

А у казачонка, ловко сидящего на отцовском коне, глаза горят. Весь дышит отвагой, и в маленькой головенке — жажда подвигов и казачьей удали.

17-ти лет — он малолетка. Он в строю. Малолетки собираются на смотр. Скачка. Стрельба в цель. Стрельба в цель с коня на всем скаку. Рубка шашками. Фланировка пиками. Разгоревшись отвагою, целые станицы малолетков с полного разгона, с крутого яра кидалась в реку и плыли на другой берег с лошадьми, в амуниции и с пиками. Они рассыпались лавою, скакали друг против друга, схватывались в объятия и боролись на конях. Они лихо джигитовали.

Как сто и двести лет тому назад, зимою строили из снега крепость, водружали знамя и атаковали на конях и пешком.