Пугачев собрал огромные толпы крестьян, и в августе 1774-го года вошел со стороны Камышина в пределы Войска Донского. Одна часть мятежников пошла по берегам реки Медведицы, другая по реке Иловле, и третья по Хопру. В станицах оставались только старики, женщины и дети. При приближении Пугачевских орд жители спасались по лесам и балкам, оставляя имущество пугачевским толпам. 14-го августа Пугачев дотла разорил станицы Березовскую, Малодельскую, Заполянскую, Орловскую и Раздорскую на Медведице. В Березовской угнали станичный конный табун; в Малодельской повесили оставшихся там казаков; в Заполянской жестоко избили станичного атамана и двух стариков за то, что не могли снабдить мятежников овсом и сеном.

«Амперадор Петр Федорович» показал Донцам свой подлинный лик.

Походный атаман Луковкин со старшинами Яновым и Вуколовым с отрядом в 550 казаков пошел на мятежников, бывших у Етеревской станицы. В ночь на 17-е августа Луковкин прошел 80 верст, и днем неожиданно напал на мятежников, пьянствовавших в Етеревской станице. Многих убили, забрали в плен, но большая часть бежала к Заполянской станице. Луковкин преследовал ее и выгнал из пределов Войска.

Главные силы Пугачева направились к Царицыну. Когда хвост его колонны проходил мимо Царицына, Донцы атаковали его. При этом много, до 1200 казаков, любопытствуя узнать про Императора, перебежало к Пугачеву. При остановке на ночлег казаки старались заглянуть на Императора, но — показывали они потом — «злодей рожу свою от них отворачивал»… Нашлись, однако, знавшие и видавшие Пугачева, и пошли разговоры между казаками о том, что Император — вовсе не Император, но свой казак Пугачев. Тою же ночью донские казаки стали покидать стан Пугачева, а между яицких казаков началось «такое замешательство, что руки у всех опустились, и не знали они, за что им приняться».

При приближении Пугачева к Царицыну крестьяне окрестных деревень взбунтовались, и царицынский комендант просил помощи Войска Донского. По приказанию наказного Донского атамана Сулина, все служилые казаки, состоявшие на льготе до отставки и жившие от Маноцкой до Терновской станиц и казаки Донецких станиц, были вновь призваны на службу. Они составили два полка: Макара Грекова и Акима Карпова. Из возвратившихся с Кубани на льготу полков Павла Кирсанова, Матвея Платова и Акима Уварова было отобрано тысяча доброконных казаков и из них составлено два полка Кирсанова и Платова.

Эти полки были спешно посланы к Царицыну. Туда же был направлен полковник Кутейников с полками Василия Манькова, Карпа и Михаила Денисовых.

На реке Мечетной отряд Кутейникова настиг главные силы Пугачева. Кутейников, Маньков и Денисовы три раза атаковали мятежников, и всякий раз прогоняли их до самых пушек, но захватить пушек не смогли. В третью атаку Кутейников столкнулся с яицким казаком. Он зарубил его, но казак успел нанести Кутейникову две тяжелые раны — в грудь и левый бок. Кутейников упал с коня и был схвачен бутовщиками. С него сорвали амуницию и платье, связали ему назад руки, таскали за волосы, били, надели на него ременный аркан, которым едва не удавили его и привязали его к арбяному колесу. Так оставался он привязанным до вечера. Под вечер его понесли к «Императору».

Пугачев сидел в шатре, окруженный своими товарищами. Перед ним был стол, на столе штоф водки.

— Чей ты?.. — строго спросил Кутейникова Пугачев.

— Кутейников… полковник.

— Так, ты, брат, мне и роднею причелся, — с насмешкой сказал Пугачев. — Ты Пугачева дом разорял?!

— Не разорял, а исполнял волю командирскую.

Пугачев приказал привести в палатку свою жену и спросил Кутейникова:

— Узнаешь Пугачиху?

— Не знаю.

— Вот она — Пугачиха.

— Я ее никогда не видывал.

Пугачев засмеялся.

— Уведите Пугачиху, — сказал он. — Признаешь меня Императором Петром Федоровичем? Пойдешь с нами, как все донские казаки идут?

— Которые идут, а которые и не идут. У нас не Император, а государыня Екатерина Алексеевна.

— Вот как!.. Да я тебя, брат, повешу!

Кутейников промолчал.

— Или расстрелять его, что ли? — со зверской усмешкой сказал Пугачев. — Ты как о себе думаешь?

Кутейников молчал.

— Четвертовать!.. Нет. Допреж — отрезать ему пятки и вытянуть из ног жилы. Ты что же молчишь-то? Али языка от страха лишился? Что я не могу, что ли, того сделать?

Кутейников ничего не отвечал Пугачеву. Тот приказал казанскому татарину пристрелить Кутейникова.

Кутейникова вывели из обоза, перевели чрез буерак и посадили в поле. Татарин стал стрелять в него. Три раза ружье давало осечку. Кутейников молча ожидал смерти. Четвертый раз татарин стрелял в упор, в левый раненый бок Кутейникова. Кутейников свалился в овраг и два часа пролежал без сознания. Когда очнулся — ночь. Тишина и безлюдье. Пугачев ушел к Царицыну. Полуживой донской полковник был найден двумя казаками, уходившими от Пугачева, и доставлен ими в Качалинскую станицу.

Царицын отстоялся от Пугачевских толп. Пугачев, потерпев неудачу под Царицыным, пошел к Черному Яру. Здесь он окопался. В его стане было неблагополучно. Наблюдавшие за ним донские казаки говорили между собою:

— Конечно, он не государь.

— Разве такие государи бывают?

Когда Пугачев показывался на валу, казаки из осаждавших его полков кричали ему:

— Здорово, Емельян Иванович!

Пугачев отворачивался и скрывался в палатке.

— И всего боится, — говорили казаки. — Нет!.. Не государь он.

Каждую ночь сотни людей уходили из стана Пугачева.

С севера наступала армия генерала Михельсона. С нею шли донские полки.

Пугачев кинулся искать спасения в Яицкое войско. Там казаки схватили его и выдали генералу Михельсону.

Скованного по рукам и по ногам Пугачева в большой клетке повезли в Москву. Нечесаный, с косматыми отросшими волосами, с бородою в лохмах, в разодранной рубахе, в нагольном тулупе, как дикий зверь сидел Пугачев в клетке. Таким увидел его граф Панин, когда Пугачева привезли на тот двор, где Панин стоял со своим штабом.

— Кто ты таков? — спросил Пугачева Панин.

— Сам, чаю, лучше моего знаешь — Емельян Иванович Пугачев, — ответил, мрачно насупившись, Пугачев.

— Как же ты смел, вор, назваться Государем?

Пугачев как бы про себя пробормотал:

— Я не ворон. Я вороненок, а ворон еще летает. Гляди, еще и тебе глаза выклюет!

В Москве Пугачев во всем покаялся. Когда вывели его 10 января 1775 г. на Лобное место в Кремле, окруженное несметными толпами народа, Пугачев перекрестился, сделал несколько земных поклонов, поклонился в землю народу и говорил прерывающимся громким голосом:

— Прости, народ православный!.. Отпусти мне, в чем я согрубил перед тобою!.. Прости, народ православный!.. Прости!!

Потом сам кинулся на плаху. Палач сразу отрубил ему голову.

Сто лет перед казнью Пугачева на той же самой кремлевской площади палач четвертовал другого донского казака — Степана Тимофеевича Разина.

Сколько красивых, задушевных песен сложили казаки и Русский народ о Разине! Сколько мест на Волге носит его имя! Он остался в народной памяти.

О Емельяне Ивановиче Пугачеве — ни песен, ни сказаний, ни сказок, ни названий — ничего.

Казаки Зимовейской станицы просили о перенесении станицы на другое место, и о переименовании ее. Казаки хотели самое имя Пугачева стереть из своей памяти, как позорное и позорящее имя донского казака. Станицу перенесли на другой берег реки и переименовали в Потемкинскую. Дети и родичи Пугачева получили имя Сычевых. Имя Пугачева угасло на Дону.

Яицк, Яицкое войско и река Яик были переименованы в Уральск, Уральское войско и реку Урал.