– Сомневаюсь…

– Не важно… – Жоржетта смутилась под его взглядом, – вы узнаете этого человека?

Сама Жоржетта не могла назвать его имя, хотя признавала, что лицо господина ей знакомо – она готова была спорить, что видела его на памятном балу в Лувре.

– Это Его Светлость герцог де Тресси, – сверля взглядом лежащего мужчина, отозвался Госкар.

Вцепившись пальцами в каменный подоконник, Шарлотта с ужасом следила, как солдаты набросились на Шарля, как скрутили ему руки и затолкали его, совершенно не сопротивляющегося, в карету с решетками на окнах. Она смотрела на происходящее и все ждала, ждала чего-то – до тех самых пор, когда карета стремительно тронулась с места.

– Нет! Нет… – вскрикнула в этот момент Шарлотта и хотела броситься к лестнице, но вместо этого попала в объятия Жизель, стоявшей рядом.

– Милая, прошу, успокойтесь, – голос ее вернул Шарлотте способность мыслить, – я уверена, король во всем разберется, и очень скоро вашего возлюбленного отпустят.

– Вы так думаете? – обеспокоенно спросила Шарлота, вырываясь из объятий.

– Конечно, все знают, как милостив и разумен наш государь… я только не понимаю, почему мсье де Руан все же сдался – его бы не нашли в этом замке еще очень долго…

– Я знаю, почему он сдался, – отозвалась Шарлотта, всхлипывая, – он считает, что опасно оставаться в Фонтенуа и хотел, чтобы я уехала. Он обещал, что сделает что-то, но я не думала, что он решится на такое…

Однако Шарлотта не стала больше рыдать, а вдруг четко осознала, что обязана выполнить то, что обещала Шарлю – уехать. Если он пошел даже на то, чтобы сдаться, то для него это действительно очень важно. И, потом, они договаривались встретиться в Седане… Чем быстрее она окажется в Седане, тем скорее увидит Шарля!

Твердя себе, как молитву, эту фразу она неожиданно спокойно и твердо произнесла:

– Простите, Жизель, я вынуждена покинуть замок. Спасибо вам за все, но мне нужно ехать.

И она решительно двинулась к лестнице.

– Шарлотта! – бежала за ней герцогиня. – Неужто вы хотите поехать за мсье де Руаном? Вам не следует делать глупостей, это ни к чему не приведет! Или… позвольте мне хотя бы дать вам хорошую лошадь, поскольку ваша все еще не оправилась после ранения.

– Разбойница… да, я совсем забыла, – растерялась она. – Жизель, я была бы вам очень благодарна! – поддалась на уговоры Шарлотта.

Жизель улыбнулась ей понимающе, сняла со стены подсвечник и велела идти за собой.

Для того чтобы пройти на конюшню, следовало выйти через главный вход и пересечь двор, но Жизель подвела ее к дверям, выходящим во внутренний дворик с парком:

– Еще не все солдаты покинула замок, а вам лучше не уезжать вот так на глазах у них – я проведу вас на конюшню другим путем.

Стояла вторая половина дня, хотя солнце еще не садилось за горизонт – было достаточно светло. Жизель шагала впереди нее по узкой, мощеной камнем дорожке: по левую руку располагался пруд с лилиями посредине, по правую – глухая стена замка, а чуть впереди уже виднелась конюшня.

– Возьмите лошадь, что стоит в самых первых стойлах от входа – это лучший жеребец, что у нас есть. Вот только запрягать его вам придется самой – завтра, как вы помните, Рождество, и слуг я уже отпустила в церковь. Вы справитесь?

– Да, разумеется, – с готовностью кивнула Шарлотта, – спасибо вам, Жизель…

– Пустое! – отмахнулась та, сторонясь, чтобы пропустить ее вперед. – Ну же, идите!

Шарлотта обходя герцогиню на узкой дорожке, еще раз улыбнулась ей и, подхватив свои юбки, решила уже добраться до конюшне бегом, как вдруг почувствовала резкую боль в голове – мир как будто опрокинулся на бок, а потом наступила темнота.

Шарлотта начала приходить в себя оттого, что в воздухе нестерпимо пахло гарью. Голова ужасно болела, а перед глазами все плыло. Не сразу ей удалось разобрать в этом тумане, что она по-прежнему находится на той же мощеной дорожке на полпути к конюшне, но теперь она лежала на этой дорожке. Шарлотта только сейчас осознала, что была в обмороке.

– Вы очнулись, Шарлотта? – она сперва услышала голос, а потом разобрала, что у пруда, стоя к ней вполоборота, находится Жизель. Голос ее звучал сдержанно и любезно, будто ничего не произошло.

– Да, кажется, я упала… – произнесла Шарлотта, силясь подняться, и – новое открытие – обнаружила, что ее руки связаны за спиной. – Что происходит? – испугавшись уже не на шутку, спросила она.

– Простите, мне пришлось вас ударить подсвечником, – так же легко пояснила Жизель, – не беспокойтесь, даже крови нет – у вас очень густые волосы, и это смягчило удар. Впрочем… – она усмехнулась грустно, – вашу жизнь это все равно не продлит, к сожалению. Вы хорошая девушка, Шарлотта, и дело вовсе не в вас, дело во мне.

Она, кажется, потеряла к Шарлотте всякий интерес и отвернулась, глядя на пруд.

– Вы знали, Шарлотта, что много лет назад на этом пруду погибла девочка? Маленькая и очень милая девочка. Вы думаете, я говорю о сестрице Филиппа?

Шарлотта ничего не думала и почти не слышала ее. Ей было очень страшно, и страх этот заставлял, не чувствуя боли на стертых в кровь запястьях, изо всех сил пытаться высвободить свои руки.

– Нет, Шарлотта, – продолжала она, – это я здесь умерла. Вместе с Мадо, хотя она, как и вы, ни в чем не была виновата. Нам было по пять лет, но я уже понимала, что доплыть до центра пруда, где растут лилии, мы не сможем – а она этого не понимала и поплыла. Нянька как всегда дремала в беседке и не слышала криков – может быть, если бы я сразу ее разбудила, Мадлен бы спасли. Но я не разбудила. И не смейте осуждать меня, Шарлотта, я всего лишь хотела найти свое место в этом мире – кто же виноват, что я оказалась более сообразительной и удачливой, чем Мадлен? И, потом, жертва Мадлен была ненапрасной – вы же видите, какая утонченная и благородная дама из меня получилась, а Мадлен бы выросла в кого-то – только не обижайтесь, Шарлотта – похожего на вас. Так что все к лучшему, но, тем не менее, та девочка, которой я была прежде, тоже умерла здесь, вместе с Мадлен.

По щекам Шарлотты катились слезы, но даже вздохнуть в голос она не смела. Она уже ясно понимала, что Жизель не в себе, и – если то, что она рассказывает об этой несчастной девочке, правда – то не в себе она уже очень давно.

Шарлотта продолжала вытягивать свою кисть из пут – и, кажется, у нее получалось. По крайней мере, петля уже не обхватывала ее запястье так крепко, а сместилась ниже, намертво застряв теперь в районе большого пальца.

Жизель ее стараний не видела, она смотрела на воду и не умолкала ни на минуту:

– А может быть, я умерла еще раньше. Когда ребенком сидела подполом и слышала, как наверху испанские солдаты убивали мою мать. На близлежащие деревни часто нападали и сжигали их дотла, но до определенного времени я просто не верила, что такое может случиться и с нами. Я сидела там, Шарлотта, и не смела даже плакать, но чувствовала, как с каждым криком матери во мне обрывается что-то, и что прежней я никогда уже не буду. – Она вдруг обернулась и сказала, резко повеселев: – кстати, а мою мать звали Оливией Госкар – забавно, как любит говорить наш общий знакомый, да?

Шарлотта обомлела, забыв о веревках.

– Уж не хотите ли вы сказать, что де Виньи и ваш отец?

Жизель рассмеялась, будто Шарлотта сказала что-то безумно веселое:

– Нет-нет, о нет! Он не мой отец, но этот человек был живой легендой в нашей семье. А для моей матери и вовсе Богом. Представьте себе: грязная вечно утопающая во мраке хибара, беспробудно пьяный отец, нищета, которой нет конца и края – и обрамленный золотом и бриллиантами миниатюрный портрет блестящего красавца на медальоне. Отец бил мать смертным боем, вынуждая продать этот медальон – но она прятала его и не позволяла. А иногда обнимала меня и шептала на ухо, что очень скоро этот божественный красавец де Виньи приедет сюда, заберет нас с собой, и мы заживем счастливо-счастливо в великолепном замке Седан – том самом, куда намеревались ехать вы, Шарлотта. Она до последнего дня свято в это верила. И я верила. Только напрасно мы ждали: как оказалось, у него и в мыслях не было даже навестить мою мать, потому что – оцените иронию – он боялся нарушить ее семейное счастье. Знаете, кто мне это рассказал? Одна из его любовниц – такая же крестьянка, как и моя мать, только помоложе и не растерявшая еще своей красоты. Говорят, их у него много было, и каждой, наверное, он дарил по медальону.